«Томск – город суровый…»
Среди известных поэтов, когда-либо побывавших в Томске, несомненно, самым выдающимся был Николай Алексеевич Клюев. Здесь трагически завершилась его жизнь, сложился облик великомученика, пророка, великого поэта России.
Клюев предвещал свою судьбу и задолго до ссылки писал про снега и вьюги Нарыма, «про мрак и тюрьму, про мерцание звезд за решеткой». Эта тема, впервые зазвучавшая в его стихотворении 1911 г. «В златотканные дни сентября...», будет преследовать его всю жизнь. Топонимы Сибирь, Нарым настойчиво появляются в стихах поэта, даже возникает образ «сердца-розы, смятой в Нарыме» (стихотворение «Миновав житейские версты...», 1920). Эта же тема Нарыма как трагического финала жизни зазвучит в его предсмертном стихотворении «Есть две страны: одна – Больница...» (1937).
Все места, с которыми связано пребывание поэта в Томске, с позиций «большого времени» приобретают высший сакральный смысл, а сам поэт с годами начинает восприниматься как великий страдалец. Именно в городе, где вел подвижническую жизнь и приобрел святость легендарный старец Федор, история писала житие другого старца – Николая. Это сближение словно понимал сам поэт, высылая в начале марта 1936 г. Н. Ф. Христофоровой-Садомовой открытку с изображением Федора Кузьмича [См.: Клюев Н. Словесное древо. СПб., 2003. С. 378. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием страницы.].
По справке, выданной Клюеву взамен паспорта, можно уточнить дату его прибытия в Томск и регистрации органами НКВД – 25 марта 1934 года [Архив УВД Томской области. № Р-37092. Ед. хр. 29. Далее ссылки на него даются в тексте с указанием ед. хр]. После прохождения санобработки поэт ожидал отправки к месту назначения – г. Колпашево.
12 апреля ему удается отправить заверенную у нотариуса доверенность на имя поэта С. А. Клычкова, которому он поручает распоряжаться имуществом в его московской квартире по Гранатному переулку, д. 12, кв. 3. Вот почему эта дата написания доверенности ошибочно считалась временем прибытия поэта в Сибирь.
Первым томским адресом поэта была томская пересыльная тюрьма, или, как ее называли, исправительно-трудовой лагерь (ИТЛ), на улице Пушкина.
Об этом свидетельствует сохранившееся в семейном архиве А. Н. Яр-Кравченко письмо из Томска к Лидии Эдуардовне, матери художника, датированное 22 мая: «На белом свете весна, а я все за решеткой. Отправку в Колпашево обещают на 24-е мая».
Целую неделю (с 24 по 31 мая) поэт со спецконвоем на подводе добирался в Колпашево. Вид транспорта позволила уточнить имеющаяся в деле Клюева справка врача Томского исправительно-трудового учреждения (Архив УВД. Ед. хр. 17).
В Колпашево поэт появился не позже 31 мая: тогда временно исполняющий дела (ВРИД) оперуполномоченного Нарымского О/О НКВД Шкодский составляет Анкету арестованного [Архив УВД Томской области. № Р-12814. Ед. хр. 4-4а. Далее ссылки на него даются в тексте (Архив УВД № 12814) с указанием ед. хр.]. Сначала Клюев проживал в общежитии исполкома, в летнем помещении (Из письма Анатолию от 4 и 24 июля 1934 г.) по Красному переулку, где временно размещались спецпереселенцы, а затем, получив от московских друзей денежные переводы, поселяется за плату 20 рублей в месяц «у вдовы остячки в старинной избе над самой рекой Обью» (В письме ему же от 25 сентября того же года).
Письма поэта из Колпашево, помещенные в данной книге, позволяют почувствовать весь ад существования ссыльного, которому только остается в страданиях и стенаниях ожидать мучительную смерть. Но здесь надломленный болезнями поэт совершает подвиг: он создает свое «изумительное произведение» – поэму «Кремль», которую после ее публикации предстоит разгадать исследователям, постигая ее метафорический смысл.
В архиве УВД Томской области (Дело Клюева, регистрационный № 12814) имеется ряд документов, позволяющих установить, как происходил перевод поэта из Колпашево в Томск. К. М. Азадовский предполагает, что он был осуществлен по распоряжению самого наркома внутренних дел СССР Г. Г. Ягоды благодаря ходатайству двух ему близких людей – Н. А. Обуховой и Н. А. Пешковой [Азадовский К. Жизнь Николая Клюева. Документальное исследование. СПб., 2002. С. 296-298.]. Мы считаем, что формальным основанием для Ягоды послужила инвалидность Клюева. В письмах Клюева из Колпашево к А. Н. Яр-Кравченко (от 4 июля и 24 июля 1934 г.) дважды звучит настойчивая просьба разыскать удостоверение о его инвалидности второй группы, заложенное в «немецкую большую Библию» (Словесное древо. С. 328), в московской квартире поэта. Видимо, от Иштвана Иштвановича Мартона, начальника Нарымского окружного отдела НКВД, которого в письме к Н. Ф. Христофоровой Клюев назвал «замечательным человеком», поэт узнал, что инвалидность второй группы может стать основанием для перевода «в место, где можно жить, не подвергаясь прямой гибели», то есть в географическую широту с более приемлемым климатом (Письмо Анатолию от 24 июля 1934 г.).
4 октября из Москвы (УСО УГБ НКВД СССР) в Новосибирск, в Управление НКВД по ЗСК (УСО), поступила шифрованная телеграмма за № 10715 с распоряжением о переводе Клюева в Томск. На второй день, 5 октября, в Новосибирск послана новая телеграмма с важным уточнением: поэта Клюева (не административно-ссыльного!) отправить в Томск не этапом, а спецконвоем (Архив УВД. № 12814. Ед. хр. 6).
Из Колпашево в Томск Клюева отправили на последнем пароходе 8 октября, о чем свидетельствует письмо начальника Нарымского О/О НКВД в Управление НКВД по ЗСК г. Новосибирска (Архив УВД. Ед. хр. 5).
Вместе с тем официально дело Клюева о переводе в Томск было пересмотрено лишь 17 ноября 1934 г. на Особом совещании при Народном комиссариате внутренних дел СССР. Выписка из протокола этого совещания имеется в Томском деле поэта. Она была доставлена в Томск уже после его прибытия и помещена в колпашевское дело Клюева (Архив УВД. Ед. хр. 8).
Казалось, Нарым отпустил. Зародились надежды. Но реальность оказалась иной, освобождение мнимым, а Томск – продолжением Нарыма с трагическим финалом.
Тогдашние пароходы перемещались медленно, не менее двух суток пришлось плыть до Томска. Клюев прибыл в город лишь 10 октября. На следующий день, 11 октября, как это видно из материалов Дела, с него была взята подписка никуда не выезжать из города без разрешения Томского опер-сектора ОГПУ и аккуратно 10 числа каждого месяца являться в ТОС ОГПУ на регистрацию (Архив УВД. Ед. хр. 3).
Можно предположить, что поэт не без советов знакомых по ссылке определил и район будущего проживания: тихое место на северо-восточной окраине города с деревянными резными избами и староверческой церковью. Этот район ему уже был знаком, тут находилась пересыльная тюрьма, где он ожидал отправки в Колпашево. Сумерки в октябре наступают рано, «промокший до костей, голодный и холодный» (Словесное древо. С. 340), он постучался в один из домов этого района. Здесь его хорошо приняли, накормили, предложили ночлег, а на второй день устроили на постоянное проживание в избу Семена Ивановича Кузнецова, «кустаря-жестянщика» и его жены Анны Исаевны (переулок Красного Пожарника, д. 12). Изба Кузнецова оказалась своеобразным Ноевым ковчегом. В трех небольших комнатах общей площадью 51 м2 нередко ютилось около полутора десятка людей. Но лучше места за скудную плату в Томске найти было невозможно.
Письма поэта к друзьям о своем житье пронзительны: «У меня общая изба, где народу 14 человек – мужичья и баб с ребятами. Моя бедная муза глубоко закрыла свои синие очи, полные слез и мучительных сновидений. Пусть спит до первой утренней звезды» (Словесное древо. С. 370). «Я на чужой стороне среди двуногого дикого зверья – без угла, без куска хлеба, больной, изъеденный вшивыми лишаями, от которых я очень страдаю. Лишай покрывает полголовы, весь живот и обе голени, но я не всегда могу купить даже свежий бинт. Живу в общей избе с жестянниками – часто пьянка, смрад, страшные морды...».
Особенно тяжкими оказались первые месяцы пребывания в Томске. В холодную зиму, без валенок и полушубка, он вынужден был просить милостыню в базарные дни на Каменном мосту. Денежная помощь запаздывала: «В Томске глубокая зима. Морозы под 40°. Я без валенок, и в базарные дни мне реже удается выходить за милостыней. Подают картошку, очень редко хлеб. Деньги от двух до трех рублей – в продолжение почти целого дня – от 6 утра до 4-х дня, когда базар разъезжается. Но это не каждое воскресенье, когда и бывает мой выход за пропитанием. Из поданного варю иногда похлебку, куда полагаю все: хлебные крошки, дикий чеснок, картошку, брюкву, даже немного клеверного сена, если оно попадает<ся> в крестьянских возах. Пью кипяток с брусникой, но хлеба мало. Сахар великая редкость. Впереди морозы до 60°, но мне страшно умереть на улице» ...» (Словесное древо. С. 347).
В том, что Клюев поселился в доме с символическим числом 12, заключен сакральный смысл. «Ноев ковчег» в переулке Красного Пожарника невольно ассоциируется с густонаселенной «квартирой Капернаумова» из «Преступления и наказания» Ф. М. Достоевского, где снимала комнатку Соня Мармеладова, грешница, ставшая «вечной Сонечкой», Софией, заступницей униженных и оскорбленных. Как известно, семантика слова «Капернаумов» восходит к библейскому городу Капернаум в Палестине, где начал свою проповедническую деятельность Христос.
создает свое проповедническое произведение «Очищение сердца», до сих пор не осмысленное исследователями и почитателями его таланта. В нем он выдвигает главные условия очищения от скверны плоти и духа, утверждая, что лишь в чистом сердце человека начинает жить Христос (Словесное древо. С. 361-367).
В январе 1935 г. он наконец начинает получать посылки с продовольствием и денежные переводы от своих друзей, переселяется в освободившуюся комнату в том же доме. Этой вестью он спешит поделиться со своей благодетельницей Надеждой Федоровной Христофоровой: «Я теперь не в общей избе – у меня угол за заборкой, хотя дверь в общую избу не навешена. Но у меня чисто. Купил кровать за 20 руб., есть подушка и одеяло, чайник для кипятка, деревянная чашка для еды с такой же ложкой» ...» (Словесное древо. С. 352-353).
Постепенно слух о Клюеве доходит до местной интеллигенции, ему наносят визит томские писатели. Их встреча не стала началом дружеских отношений (слишком они разные!), но его судьба «потрясла до крови» (Письмо Л. Э. Кравченко от 20 января 1935 г.).
Узнав о том, что Л. Э. Кравченко когда-то жила в Томске и даже училась в Томской Мариинской женской гимназии, он просит ее напомнить о себе своим томским друзьям, похлопотать перед ними о помощи (В письмах к ней от 14 марта, 9 и 13 мая 1935 г.). К сожалению, самые близкие подруги Лидии Эдуардовны – Гладиевы, как выяснилось, переселились в Новосибирск. Написала она письмо и Г. Е. Сибирцеву, известному томскому врачу, основателю городской инфекционной больницы. В этой больнице впоследствии, видимо, не без помощи известного врача, поэт неоднократно лечился, о чем упоминается в его письмах (Словесное древо. С. 370).
Отсутствие приличной одежды стесняет его появляться в общественных местах: «В театре здесь идет оперетта «Царский барон», «Марица» и т. п. Поет Дарский и Лидарская – что-то я слышал краем уха о них, но не знаю их как артистов» (Словесное древо. С. 353). Достоверно известно, что поэт бывал в Научной библиотеке Томского университета, похвально отзывался о ее богатых фондах, лично был знаком с директором Верой Николаевной Наумовой-Широких, дочерью известного томского писателя Н. И. Наумова, о которой высказывался как о женщине редкой эрудиции (Там же). Больше всего поэт сблизился со ссыльным ученым-геологом, исследователем Сибири Ростиславом Сергеевичем Ильиным, с которым проводил долгие беседы, даже иногда оставался у него ночевать.
Как уже упоминалось, Клюев должен был ежемесячно 10 числа являться на регистрацию в Томский сектор НКВД, но, судя по его регистрационной карте (Архив УВД. Ед. хр. 6), он редко выполнял это предписание, что, видимо, вызвало гнев начальства. 10 ноября 1935 года ему выдается Удостоверение (взамен паспорта), в котором строго предписывается ежемесячно, каждого 1 и 20 числа проходить регистрацию в Томском секторе НКВД (Там же. Ед. хр. 8).
Больному человеку было очень тяжело дважды в месяц ходить пешком из северо-восточной окраины города в центр, и Клюев первого декабря 1935 года обращается к уполномоченному Томского сектора НКВД с заявлением разрешить ему являться один раз в месяц, прилагая при этом копию Акта бюро врачебной экспертизы отдела Здравоохранения Ленинградского облисполкома и Ленинградского совета от 25 февраля 1930 г., в которой имеется заключение врачей о его инвалидности (Там же. Ед. хр. 10).
Заявление Клюева – один из ценнейших автографов поэта, сохранившийся в хорошем состоянии:
Уполномоченному Томским Сек. НКВД
Адмоссыльного Клюева Николая Алексеевича
Заявление
Прилагая при сем копию с Акта бюро врачебной экспертизы, по крайне тяжелому болезненному состоянию – сердечных припадков с потерей сознания, склероза мозговых сосудов и закупорки вен в правой ноге, усердно прошу разрешить мне являться на регистрацию один раз в месяц. Николай Клюев.
1 го Декабря, 1935 года
(Архив УВД. Ед. хр. 7, копия моя. – В. Доманский.)
Была ли удовлетворена просьба поэта? Документальных подтверждений в Деле не имеется.
23 марта 1936 г. Клюев вновь арестован. Ему инкриминируется ст. 58/10 и 11 УК – обвинение в участии в контрреволюционной церковной группировке (Там же. Ед. хр. 23).
Из служебного донесения начальника Томского отдела НКВД в УСО У НКВД ЗСК города Новосибирска
14 апреля 1936 г.
Сообщаем, что а/с Клюев Николай Алексеевич 1884 г. рождения из гр-н Новгородской губернии, осужденный Заседанием Коллегии ОГПУ (суд) от 5/III – 34 г. по ст. 58/10 и 16/151 в ссылку на пять лет, в данное время нами арестован 23/III – 1936 г. и обвиняется как участник к-р. церковной группировки по ст. 58/10-11 УК сл. дело № 12204 за 1936 г. Нач. Томского отдела НКВД Подольский Ст. инспектор УСО Михайлов
(Там же. Ед. хр. 23)
Во время обыска у поэта были изъяты вещи, книги, иконы, а самое главное – написанные в ссылке новые произведения, среди них поэма «Кремль». Из письма В. Н. Горбачевой от 10 августа 1936 г.: «Я написал поэму и несколько стихов, но у меня их уже нет: они в чужих жестоких руках... У меня были с трудом приобретенные кое-какие редкие книги и старинные иконы, мимо которых я как художник не могу пройти равнодушно, но и они с злополучного марта месяца в чужих жестоких руках» (Словесное древо. С. 379).
Теперь становится понятным, почему в письме к А. Н. Яр-Кравченко от 23 декабря 1936 г. (с припиской 29 декабря), Клюев настоятельно умоляет своего адресата переслать «Кремль» для переделки. Если бы его произведения не были изъяты, необходимость в подобной просьбе, конечно, отпала бы. К сожалению, пока о судьбе клюевских рукописей ничего не известно: их могли сжечь, выбросить, кому-нибудь отдать.
«Нарым», написанная в Томске. «Удивительнее всего, – пишет он в этом письме, – что моя славянская муза не покидает меня. Ее тростниковые свирели – многообразней и ярче всех прежних. Я написал две больших поэмы – потрясающих по чувству и восточной красоте» (Словесное древо. С. 355).
Арест совершенно подкосил и без того плохое здоровье поэта, произошел паралич левой половины тела. Клюев оказался в тюремной больнице. Более обстоятельно выяснить его состояние позволяет личная санитарная карточка.
Личная санитарная карточка Клюева № 159
Медицинская часть.
Субъективные жалобы: общая слабость, недееспособность левой половины тела.
Анализ: В апреле месяце произошел паралич левой половины тела, с 8/IV положен в больницу и с тех пор заметных улучшений в болезни нет.
Данные лечащего врача: паралич левой половины тела, старческое слабоумие.
Заключение врача. Нуждается в комиссии в специальном уходе специалиста. На основ, ст. 7,10 отнесен к инвалидности. 30 июня 1936 г.
Председатель НКВД Михайлов
Управление лагерей труд, поселений и мест заключения УНКВД по ЗСК.
Санитарный отдел.
Протокол освидетельствования ВТК № 159 30 июня 1936 г.
Личная санитарная карточка № 159.
Род преступл. 58/10,11.
Основная профессия: служитель культа.
Занятие: в настоящее время лежит в больнице с 8/IV – 1936 г. (Архив УВД. Дело № 37092, ед. хр. 22. (Копия моя. – В. Доманский).
С. 378).
«С марта месяца я прикован к постели, – сообщает он в письме Н. Ф. Христофоровой. – Привезли меня обратно к воротам домишка, в котором я жил до сего, только 5 июля. Привезли и вынесли на руках из телеги в мою конуру. Я лежу... лежу, мысленно умираю <...>.
Я посещен трудной болезнью – параличом левой стороны тела. Не владею ни ногой, ни рукой. Был закрыт и левый глаз. Теперь я калека. Ни позы, ни ложных слов нет во мне. Наконец настало время, когда можно не прибегать к ним перед людьми, и это большое облегчение». (Словесное древо. С. 377-378).
После такого диагноза у Клюева появилась надежда о досрочном освобождении. Через В. Н. Горбачеву он даже обращается с заявлением к Калинину, но в Москве в преддверии 1937 г. уже никому нет дела до ссыльного поэта. Работники Томского отделения НКВД, как выясняется, из-за карьерных соображений стремились увеличить процент раскрытых политических преступлений, раздувая дела ссыльных, если имелась хотя бы малейшая зацепка. Клюев был для них запасной вариант: они только выжидали удобного момента, чтобы им воспользоваться.
Невероятно, но поэту вновь удалось выжить. В октябре он едва передвигался по комнате, а в ноябре стал немного ходить, опираясь на левую ногу. В конце декабря 1936 г. Клюев вынужден был переселиться в большой деревянный дом с резными ставнями по Мариинскому переулку, д. 38, кв. 2 [На основании материалов Архива Бюро технической инвентаризации (БТИ) краеведом А. Л. Афанасьевым установлено, что сейчас этот дом числится под № 40].
Елаховой, жены инвалида-пенсионера, Клюев создает свое последнее из сохранившихся стихотворений «Есть две страны: одна – Больница...» – своеобразное поэтическое завещание. (Хранилось в архиве Яр-Кравченко).
в нескольких минутах ходьбы от двух стихотворных реалий: Больницы (до недавнего времени больница им. Г. Е. Сибирцева) и Кладбища (точнее группы кладбищ – православного Вознесенского, старообрядческого, еврейского и польского, составляющих «страну Кладбища» – теперь территория современного Томского кабельного завода). Эти места упоминаются также и в других письмах поэта.
Такое сложное, насыщенное многими образами культуры и аллюзиями стихотворение писалось не сразу. Возможно, рождалось оно во время возобновившихся в марте прогулок поэта по «пасмурной опушке» Михайловской рощи, находившейся в двух шагах от его жилища, а также посещения «страны Кладбища». «Какое здесь прекрасное кладбище – на высоком берегу Томи, березовая и пихтовая роща, есть много замечательных могил...» – писал поэт В. Н. Горбачевой (Словесное древо. С. 371). По свидетельству томских краеведов, желающие попасть на Вознесенское кладбище стучали в окошко жившему возле него кладбищенскому сторожу, и тот открывал ворота [Афанасьев А. «Не железом, а красотой купится русская радость» // Наука и бизнес на Мурмане. Духовный путь и земная жизнь Николая Клюева. Мурманск, 2002. № 4 (31). С. 44.]. Этот факт также отражен в знаменитом стихотворении.
Во второй половине апреля Клюев вынужден переселиться в «полутемную и сырую конуру» на Старо-Ачинской, д. 13, о чем он сообщает в письме, написанном во второй декаде апреля 1937 г. Главная причина новой смены жилища связана с тем, что в доме Елаховой находилось «страшное бандитское гнездо» (Словесное древо. С. 388).
Здесь, в полуподвальном помещении в доме медицинского работника Марии Алексеевны Балакиной, прошли последние полтора месяца жизни поэта на свободе – 5 июня Клюев был арестован. Он ошибся не намного в своем поэтическом предсказании: «предсмертный плач» был прерван «не в розовым апреле», а в «голубом июне». Из дома на Старо-Ачинской, 13 (ныне Ачинская, 15) поэт ушел в «страну Кладбища».
«Николай Клюев: национальный образ мира и судьба наследия» (Томск, сентябрь 1999 г.) была установлена мемориальная доска с барельефом поэта (автор – скульптор Н. Гнедых).
Сохранившиеся, с некоторыми перестройками, названные три дома являются особо памятными местами пребывания Клюева в городе. Впрочем, не только они, но весь северо-восточный район, прилегающий к Белому озеру, представляет собой страну Клюева. Здесь он страдал, мечтал, творил.
Несложно реконструировать маршруты передвижения Клюева по этой части города. От переулка Красного Пожарника по улице Октябрьской он отправлялся в баню. Путь недолгий, но для больного человека нелегкий: два спуска и подъем, глубоко в овраге протекал ручей, выполнявший роль сточной канавы.
После бани поэт нередко заходил в Троицкую единоверческую церковь, прихожанином которой был. «... Мне в этой церкви, – признавался он, – на фоне северной резьбы и живописи – несколько раз являлась моя покойная мать, – вся как лебединое перышко в синеватых радугах, утешала меня и утирала мои слезы неизреченно ароматным и нежно-родимым платочком» (Словесное древо. С. 380).
Именно в этой церкви Клюев сблизился с ее служителями В. А. Куклиным и Я. Л. Соколовым, с ними подолгу вел духовные беседы. Они сочувствовали ссыльному поэту, оказывали материальную помощь. Дружеские отношения поэта с томскими священниками (В. А. Куклиным, Я. Л. Соколовым, И. Г. Назаровым, Н. И. Зивертом – отцом Ювеналием) потом инкриминировались ему в связи с измышленной НКВД деятельностью контрреволюционной церковной группировки.
– его любимое место для прогулок. Она находилась совсем недалеко от двух первых домов, в которых он проживал. Роща получила свое название от фамилии купца Михайлова, обустроившего ее для летнего и зимнего отдыха томичей. Во времена пребывания Клюева в Томске здесь еще сохранились руины фонтана, гротов, запущенные аллеи. Рощу пересекала речушка Ушайка, берега которой заросли смородиной и малиной.
Другое место прогулок Клюева – окрестности Белого озера. Его название напоминало поэту о родном Севере, стране Заозерья, Онеге, Ладоге, Белом озере со знаменитым Кирилло-Белозерским монастырем. Томское Белое озеро весьма интересный объект природы. Оно расположено на горе, и уровень его воды примерно на сто метров выше вод Томи. И название оно получило от цвета воды, в которой растворено много минеральных веществ и известняков. В древние времена озеро обеспечивало вкусной питьевой водой. Под сенью деревьев в жаркие летние дни здесь прохладно и хорошо думалось. Обогнув озеро, поэт направлялся к Воскресенской горке, чтобы постоять у обрыва, поглядеть на панораму города. Отсюда видна Юрточная гора с Богородице-Алексеевским монастырем, где покоятся мощи знаменитого томского старца Федора Кузьмича, по легенде отождествляемого с императором Александром I.
Более длительные походы связаны с центром города, он бывал в его южной части и на высоком берегу Томи, воспетом еще Г. Батеньковым, в районе современного Лагерного сада. Кратчайший путь в центр пролегал по улице Лермонтова, от Троицкой церкви к Аптекарскому мосту. Этот путь Клюев испробовал неоднократно, заходил на территорию Богородице-Алексеевского монастыря, к часовенке старца Федора Кузьмича.
Одним из топонимов Томска, упоминаемых в его письмах, была живописная речушка Ушайка, утопающая летом в густой зелени. Поэт любил гулять тут и даже купался в ней. Однажды во время купания он обнаружил крест, изготовленный в древнем Ростове еще во времена князя Владимира.
В центре поэт бывал только по необходимости, что объяснялось плохим состоянием его здоровья и отсутствием приличной одежды. Вырванный из своей среды, в Томске он все же находился в ареале близкой ему по духу тысячелетней крестьянской культуры. Но здесь его патриархальный мир столкнулся с миром насилия, жестокости, смерти, где властвовали чуждые поэту идолы.
Примыкающий к тюрьме страшный Каштачный овраг стал для него, как и для многих жертв репрессий, своеобразным Стиксом, рекой мертвых, а подвода, на которой везли в том окаянном 1937-м приговоренных к расстрелу людей, – лодкой Харона. Каштачное поле, где осуществлялись массовые расстрелы и захоронения, по аналогии можно уподобить царству мертвых. В настоящее время здесь район новостройки, зеленеет березовая роща, и, кажется, ничто не напоминает о прошлом. И все же от мрачных ассоциаций невозможно освободиться.
На Каштачном поле трагически, как и Клюев, завершили свою земную жизнь тысячи невинно убиенных, среди них более 20 профессоров томских вузов, около 10 потомков древних дворянских родов, в том числе княгиня Елизавета Волконская, князь Александр Голицын, князь Михаил Долгоруков, архиепископ Ювеналий, томский владыка Серафим (Шамшев), несколько архиереев, десятки священников.
Каштачный ров...
Придешь – и сердце стынет.
Здесь, кажется, еще доныне
Тот людям грезится кошмар.
–
Путь в царство мертвых...
Засеянное скорбью и костьми,
То царство мертвых, где не знают боли,
Где бродят тени, бывшие людьми.
Они ведь и сейчас, незримые, меж нами
И нет там ни креста, ни камня,
Где многие нашли последний свой приют.
(В. Доманский, поэма «Нарым»).
В конце 2002 г. по инициативе общественности и мэра Томска Александра Макарова на месте массовых захоронений жертв репрессий был установлен Поклонный Крест. Здесь теперь можно поклониться великому русскому поэту, который в последние годы возвращается к нам из страны забвения.
О/О НКВД – окружной отдел Народного комиссариата внутренних дел
УСО УГБ – Учетный специальный отдел Управления государственной безопасности
– Томский оперативный спецотдел Окружного государственного политического управления
УНКВД по ЗСК – Управление Народного комиссариата внутренних дел по Западно-Сибирскому краю
УК – Уголовный кодекс
«Томск – город суровый…» // Кравченко Т., Михайлов А. Наследие комет: Неизвестное о Николае Клюеве и Анатолии Яре. – М.;Томск, 2006. с. 292-296