Материалы к биографии И. А. Клюева
Николай Клюев принадлежит к числу тех художников слова, чье литературное наследие ждет пристального научного изучения; творческая биография поэта изобилует белыми пятнами и не до конца проясненными эпизодами.
Между тем до сих пор все еще сказывается наметившаяся в нашей критике конца 20-х годов тенденция рассматривать поэзию Клюева как явление чуждое новой эпохе, если не враждебное ей, как своего рода досадный анахронизм. [См., например: Л. М. Фарбер. Советская литература первых лет революции (1917-1920 гг.). Изд. «Высшая школа», М., 1966; Е. Наумов. Сергей Есенин. Личность, творчество, эпоха. Л., 1969; Е. П. Никитина. Русская поэзия на рубеже двух эпох, ч. I. Под редакцией проф. Е. И. Покусаева. Изд. Саратовского университета, 1970]. При таком предвзятом отношении сложный творческий путь Клюева очень упрощается, а порою и искажается.
В течение ряда лет мною выявлялись материалы о Н. А. Клюеве, хранящиеся в карельских и центральных архивах. Просмотрены были также местные газеты и составлена библиография опубликованных произведений Клюева. Мне удалось побывать в бывшем Вытегрском уезде Олонецкой губернии, где жил поэт, и записать воспоминания его земляков. Настоящее сообщение содержит часть материалов, связанных главным образом с жизнью поэта в Вытегрском крае.
1
Дед, отец и сам Николай Алексеевич Клюев были приписаны к крестьянскому сословию деревни Мокеевская Авдеевской волости Кирилловского уезда Новгородской губернии (ныне входящей в состав Вологодской области), а проживали в Вытегрском уезде Олонецкой губернии. О своем деде Клюев писал: «Говаривал мне мой покойный тятенька, что его отец, а мой – дед, медвежьей пляской сыт; был. Водил он медведя по ярмаркам, на сопели играл, а косматый умняк под сопель шииом ходил. Подручным был Федор Журавль – мужик, почитай, сажень ростом... в Кирилловской стороне до двухсот целковых деду за год приносили. Так мой дед Тимофей и жил. Дочерей, а моих теток, за хороших мужиков замуж выдал. Сам жил не на квасу да редьке: по престольным праздникам кафтаи из ирбитского сукна носил, с плисовым воротником, кушак по кафтану бухарский, а рубаху носил тонкую, с бисерной накладкой по вороту.
Разоренье и смерть дедова от указа пришла. Вышел указ: медведей-плясунов в уездное управление для казни доставить... Долго еще висела шкура кормнльпа на стене в дедовой повалуше, пока время не стерло ее в прах. По сопель медвежья жива, жалкует она в моих песнях, рассыпается золотой зернью, аукает в сердце моем, в моих снах и созвучиях...» [«Красная панорама», 1926, №30, стр. 13]
Сборник стихов Клюева «Неувядаемый цвет», изданный в Вытегре в 1920 году, открывался посвящением: «Кума моего Ладвозерского медведя, мамину слезку да берестяной ребячий месяц Неувядаемым цветом поминаю».
Дата рождения поэта до сих пор не была точно известна. Сам он указывал то 1887, то 1886 год. Государственный архив Вологодской области сообщил автору данной статьи: «В метрической книге Коштугской церкви Вытегрского уезда за 1884 год значится Николай, родился 10 октября, Коштугская волость (деревня не указана). Родители: отец – Алексей Тимофеевич Клюев, мать – Парасковья Дмитриевна (ф. 496, св. 84, д. 148)».
Алексей Тимофеевич родился в 1842 году. С 1862 года он отбывал воинскую повинность и дослужился за 15 лет до чина фельдфебеля. Вернувшись домой, взял в жены (не позднее 1881 года) девушку из старообрядческой семьи.
Метрическая запись говорит, что ко времени рождения сына Николая А. Т. Клюев был урядником. В 90-е годы он получил место сидельца в казенной винной лавке в деревне Желвачево Мокачевской волости Вытегрского уезда. Квартира Клюевых была при лавке. Судя по дошедшим до нас воспоминаниям, отец поэта был колоритной и незаурядной натурой. Интересный отзыв о нем содержится в одном из писем С. Есенина. [См.: Сергей Есенин, Собрание сочинений в пяти томах, т. V, изд. «Художественная литература», М., 1968, стр. 64]
Точных сведений о матери поэта нет. Известно только, что она была из старообрядческой семьи и что дядя ее был самосожженцем. В одной из автобиографий Клюев писал: «Родовое древо мое замглено коренем во временах царя Алексея, закудрявлено ветвием в предивных строгоновских письмах, в сусальном полыме пещных действ и потешных теремов. До соловецкого страстного сиденья восходит древо мое, до палеостровских самосожженцев, до выговских неколебимых столпов красоты народной». [П. Я. Заволокин. Современные рабоче-крестьянские поэты. В образцах и автобиографиях с портретами. Изд. «Основа», Иваново-Вознесенск, 1925, стр. 218.]
Дед Тимофей имел одноэтажный дом в Вытегре (в настоящее время дом № 56 по проспекту Володарского), который достался по наследству сыну Алексею и был продан им в 1911 году. В этом доме прошли детские и отроческие годы Николая Клюева. В 1893-1895 годах он учился в церковно-приходской школе, а затем в двухклассном городском училище. Сестра поэта Клавдия окончила женскую прогимназию и до замужества учительствовала в селе Андома Вытегрского уезда. Врат Петр также получил образование в Вытегре, а потом стал чиновником почтово-телеграфного ведомства и служил в Кронштадте.
Семья Клюевых крестьянским трудом не занималась. Будучи приписными крестьянами Новгородской губернии, Клюевы не имели права на земельный надел в другой губернии. Со слов односельчан известно, что Клюевы имели огород и держали домашний скот, арендуя сенные покосы.
Мать и отец Клюева были грамотными людьми. Старожилы деревни Желвачево вспоминают, что в доме Клюевых было немало старопечатных и рукописных книг, в горницах висели иконы старого, дониконианского письма, перед ними горели лампады. Дом этот часто посещали странники, «божьи люди». То же, видимо, было и в Вытегре.
Своеобразная религиозная атмосфера родительского дома сыграла значительную роль в формировании личности будущего поэта, во многом определив его вкусы, привычки, пристрастия и эстетические воззрения.
Трудно переоценить нравственное влияние, какое оказала на своего сына Прасковья Дмитриевна. «Грамоте, песенному складу и всякой словесной мудрости, – писал Клюев, – обязан своей покойной матери, память которой я чту слезно, даже до смерти». [Там же] В одном из писем к В. С. Миролюбову Клюев называет свою мать «былинницей» и «песельницей». Не случайно поэтический цикл на смерть матери стал одной из вершин клюевского творчества.
Под влиянием религиозного воспитания шестнадцатилетний Клюев ушел в Соловки «спасаться» и «надел на себя девятифунтовые вериги». [П. Сакулин. Народный Златоцвет. «Вестник Европы», 1916, №5, стр. 200] Затем он побывал в других монастырях и старообрядческих скитах. Юный Клюев увлекся сектантством, ему казалось, что среди сектантов сохранилась праведная «братская» жизнь (тяготение к «братству» будет характерно для него и в дальнейшем).
В начале 1900-х годов Клюев стал уходить на заработки в Петербург. К этому времени относятся первые опыты его в области поэзии. В 1904 году Клюев впервые выступил в печати. [См.: А. Грунтов. Первые публикации стихов Н. А. Клюева. «Север», 1967, №1, стр. 155-157.] Поэт испытывал горечь при виде страданий народа, остро реагировал на социальную несправедливость. В одном из стихотворений он спрашивал:
Светила мудрости, науки,
Вы разрешите мне вопрос:
И на земле не будет слез? [Новые поэты. СПб., 1904, стр. 54]
В 1905 году он становится членом «Народного кружка» писателей, руководимого П. А. Травиным, и публикует свои произведения в сборниках, издаваемых этим кружком. Назревание общественного протеста и последовавшие затем революционные события 1905 года оказали большое воздействие на Клюева. Во второй книге сборника «Волны» (М., 1905) было напечатано стихотворение, хорошо отразившее его настроения той поры:
Безответным рабом
Я в могилу сойду;
Под сосновым крестом
Свою долю найду.
Эту песню певал
Мой страдалец отец
И в наследство отдал
Допевать мне конец.
Но не стоном отцов
Моя песнь прозвучит,
А раскатом громов
Над землей пролетит.
Не безгласным рабом,
Проклиная житье,
А свободным орлом
Допою я ее.
Клюев сближается с революционно настроенными людьми. Он становится пропагандистом и распространителем прокламаций Бюро содействия Крестьянскому Союзу. В том же 1905 году Клюев был привлечен Московским жандармским управлением к дознанию по делу о распространении среди служащих станции Кусково Московско-Нижегородской железной дороги прокламаций революционного содержания. [ЦГА КАССР, ф. 19, оп. 2, д. 31/14, 1906, л. 32.]
25 января 1906 года Вытегрский уездный исправник Качалов составил протокол по обвинению Клюева в противоправительственной деятельности и, в частности, в распространении «приговоров» Бюро содействия Крестьянскому Союзу. Арестованный Клюев отказался подписать протокол. [Там же, ф. 1, оп. 5, д. 15/73, 1906, л. 6.]
«Дело о производстве дознания в порядке 1035 ст. Устава Уголовного судопроизводства по обвинению крестьянина Кирилловского уезда Новгородской губернии Николая Алексеева Клюева по 129 ст. Уголовного уложения. Начато 29 января 1906 года, кончено 11 июля 1906 г.».
«Основания привлечения к настоящему дознанию. Сообщение Вытегрского уездного исправника от 26 января 1906 года за №18 о том, что Клюев, явившийся 22 января 1906 г. на сход Пятницкого Общества Мокачевской волости и прочитавший присутствовавшим крестьянам протокол Бюро содействия Крестьянскому Союзу в гор. Петербурге, стал последним его объяснять, сказавши при этом: начальство ваше – кровопийцы, добра вам не желают и ничем вам не помогают, а только вас разоряют. Кроме того, Клюев подстрекал на неуплату податей и неповиновение начальству». [Там же, ф. 19, оп. 2, д. 31/14, 1906, л. 6.]
Между тем в Петербурге в свою очередь шло расследование деятельности Крестьянского Союза. 14 марта начальник Петербургского жандармского управления сообщил начальнику Олонецкого жандармского управления, что в Петербурге у учителя Павла Александровича Мякотина, принадлежащего «к преступной организации, присвоившей себе наименование Всероссийского крестьянского союза», нашли адреса людей, среди которых трое проживают в Олонецкой губернии,, в том числе Н. А. Клюев.
Сидя в тюрьме, Клюев попытался передать две записки политическим ссыльным, высылаемым в Каргополь. Но записки попали к провокатору, и он передал их жандармам. Из записок видно, что Клюев был действительно связан с Бюро содействия Крестьянскому Союзу и полностью разделял его программу. Пропагандистскую литературу он получал от Марии Добролюбовой – сестры поэта-символиста Александра Добролюбова, как известно, порвавшего с поэзией и ставшего странником-сектантом. Клюев писал, что он распространил до 800 прокламаций Бюро содействия Крестьянскому Союзу. [Там же, д. 30/4, лл. 36-37.]
Деятельность Клюева вызвала заключение его на полгода в тюрьму с зачетом предварительного заключения. Затем за ним был установлен негласный надзор. [Там же, д. 53/8, 1912-1913, лл. 132, 134, 135.] В «Деле», заведенном на Клюева, содержатся данные, позволяющие уточнить некоторые факты биографии поэта. Например, точное место его рождения – деревня Коштуга Коштугской волости Вытегрского уезда Олонецкой губернии (ныне Вытегрский район Вологодской области). В «Деле» указывалось, что Клюев – вероисповедания православного, по происхождению – крестьянин, по национальности – русский, подданство – русское, звание – крестьянин, место постоянного жительства – деревня Желвачево Мокачевской волости Вытегрского уезда, определенных занятий не имеет, живет на жалованье отца, сидельца казенной винной лавки, получающего 28 рублей в месяц, семейное положение – холост. В разделе об образовании сказано: «Окончил Вытегрское городское училище и был один год в Петрозаводской фельдшерской школе, которую оставил по болезни. Воспитывался за счет отца». [Там же, д. 31/14, л. 8]
После разгрома революции 1905 года Клюев поддался распространенным настроениям тех лет. Тяга к религии, охватившая часть интеллигенции в период реакции (вспомним статью Плеханова «О так называемых религиозных исканиях в России»), находит у поэта живейший отклик. Вновь вспыхнул его интерес к сектантству. Он увлекается «хлыстами», «скрытниками». Одно время он, по его словам, был Давидом в хлыстовском «корабле» и писал духовные песни и молитвы, пользовавшиеся большим успехом у сектантов. Этот период жизни поэта является наименее изученным.
В 1907 году Клюев оказывается в Баку (первые письма к А. Блоку посланы им оттуда). В конце 1907 года Клюева призывают на военную службу, которую он считал противоречащей его взглядам. В журнале «Трудовой путь» (1907, №9, стр. 10), редактировавшемся В. С. Миролюбивым, было опубликовано клюевское стихотворение «Казарма» с характерными строками:
И часто в тишине полночи бездыханной Мерещится мне въявь военных плацев гладь, Глухой раскат шагов и рокот барабанный – Губительный сигнал: идти и убивать. Но рядом клик другой могучее сторицей, Рассеивая сны, доносится из тьмы: Сто раз убей себя, но не живи убийцей, Несчастное дитя казармы и тюрьмы!
писал: «Нахожусь с 5 января в Питере, в Николаевском военном госпитале, по Суворовскому проспекту. .. 3-е нервное отделение, палата №23». [Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР (далее: ИРЛИ), ф. 185, on. 1, №617.] Клюев был признан негодным к военной службе. [В годы первой империалистической войны, когда Клюев хотел стать братом милосердия, ему отказали в этом, ссылаясь на его непригодность к военной службе.]
По словам Клюева (как передает А. П. Никаноров), он, до переезда в Петербург в 1910-е годы, побывал в Иране, Индии и Восточном Китае. Однако необходимо иметь в виду, что Клюев любил расцвечивать свою биографию яркими, но вымышленными эпизодами и часто «дурачил» своих слушателей. Достоверность указанного путешествия требует тщательной проверки, но несомненно, что Клюев много бродил и ездил по своей стране. М. Л. Каминер вспоминал, что Клюев говорил ему о посещении Льва Толстого в Ясной Поляне летом 1910 года.
Клюев обладал значительными и разносторонними знаниями. Он хорошо знал русский фольклор и обижался, когда говорили, что ему знаком только фольклор Севера. Он был широко осведомлен в сектантских вероучениях, в основах и догматах православия. Многие считали его знатоком иконописной живописи и древнего русского зодчества. Поэт Георгий Иванов рассказывал, что Клюев любил изображать из себя мужичка-простеца, но на самом деле таковым не был.
«Ну, Николай Алексеевич, как устроились в Петербурге? – Слава тебе господи, не оставляет заступница нас грешных. Снимаю комнатушку, много ли нам надо? Заходи, сынок, осчастливишь, на Морской живу.
Я как-то зашел к Клюеву. Комнатушка оказалась номером Отель де Франс... Клюев сидел на тахте, при воротничке и галстуке, и читал Гейне в подлиннике. – Маракую малость по басурманскому, – заметил он мой удивленный взгляд, – маракую малость, только не лежит душа. Наши словеса голосистей, ох голосистей...» [Г. Иванов. Петербургские зимы. Париж, 1938, стр. 83-84.]
«Капитал» К. Маркса. [«На рубеже», 1964, №4, стр. 111]С другой стороны, тяготение к сектантству не было у него лишь юношеским заблуждением. Революция 1905 года, выявив с особой остротой классовые противоречия, вызвала у Клюева стремление помочь пробуждению общественного сознания крестьянства. Но в годы реакции революционные настроения поэта сникают, хотя, в отличие от многих, он не стал ренегатом. Так, установлено, что в 1911-1916 годах Клюев передавал значительную часть своего гонорара через мужа своей сестры В. П. Расщеперина (они жили в Петербурге) комитету большевиков
Адмиралтейского судостроительного завода. [Там же, стр. 112.] Навещая время от времени отца, Клюев, по воспоминаниям жителей деревни Рубцово, нередко ходил на мельницу К. Ф. Климова, служившую местом сбора политических ссыльных этой волости.
В то же время, по воспоминаниям крестьян, во всем облике Клюева ощущалась глубокая религиозность. В обращении с людьми он был «ласков в выражениях», говорил вкрадчивым и тихим голосом, употребляя немало древнеславянских слов. Ему была свойственна нарочитая предупредительность, смирение, даже своего рода елейность. Клюев любил обращаться к людям со словами «братец», «сестрица».
19 ноября 1913 года в возрасте 62 лет умерла мать поэта. Ее похоронили на погосте Верхне-Пятницкой церкви Вытегрского уезда. [Государственный архив Вологодской области. Запись акта о смерти №27 Верхне-Пятницкой церкви от 21 ноября 1913 года. Современники поэта (В. Ф. Ба луков, А. А. Епишина и др.) запомнили скорбные строки на кресте могилы матери, написанные Клюевым в духе традиционных народных плачей:
Ох, моя жаломнешенька,
В эту осень непроходную
Не капельки с неба капали,
А по тебе, родитель-матушка,
И без тебя, родитель-матушка,
Нам полынью сахар кажется.
И отдали твое цветное платьице
Нищим-любящим]
1918 года он скончался и был погребен рядом с женой. [Государственный архив Вологодской области. Запись акта о смерти №7 Верхне-Пятницкой церкви от 1 марта 1918 года.]
Николай Клюев покинул родные места и переехал в Вытегру, где поселился в небольшой квартире в доме Лопаревых. Пока еще не удалось установить полный круг его знакомств. Не выяснены и его взаимоотношения с родными. Одно время у него жила сестра Клавдия Расщеперина вместе с мужем. В Вытегре после революции оказался и брат Петр, почтовый служащий. Известно, что во время контрреволюционного выступления в Вытегрском уезде в июне 1918 года Петр Клюев дал телеграмму Губисполкому в Петрозаводск с просьбою оказать помощь в борьбе с врагами. Однако сведениями об общении братьев Клюевых мы пока не располагаем.
Первые поэтические опыты Клюева мало чем отличались по тематике и образности от творчества поэтов, входивших в «Народный кружок» П. А. Травина. Но после 1907 года возмужавший Клюев обретает свой особый поэтический голос. В его произведениях нашел отражение духовный мир и быт крестьянства, преимущественно русского Севера.
Самобытность таланта Клюева начала теперь привлекать к себе внимание крупных писателей и критиков. В 1911 году вышел первый сборник стихов Клюева «Сосен перезвон» с предисловием Валерия Брюсова. До февраля 1917 года появилось еще пять книг поэта. Значительное число произведений Клюева было опубликовано в периодической печати. Так, он активно сотрудничал в журналах «Новая земля» (1910-1912 годы) и «Новое вино» (1912-1913 годы). [К первому номеру журнала было дано приложение «Братские песни Н. Клюева»]
Жизнь и творчество Клюева 1910-1916 годов нашли некоторое отражение в статьях литературоведов, изучающих творчество С. Есенина (как известно, влияние Клюева на Есенина было весьма ощутимым). Потому не будем останавливаться на этом периоде. Отметим только, что Клюев иронически воспринимал снисходительное отношение ряда известных литераторов к себе и Есенину, улавливая в нем – и не без оснований – этнографический интерес.
историческую родословную, и она часто памятнее и значительнее многих родословных дворян.
Клюев последовательно выступал в защиту фольклора и народных речений, в которых угадывал «скрытый смысл». В письмах к В. С. Миролюбову он отстаивал правомерность употребления народных слов в своей поэзии, возмущаясь гонением на «областной» словарь. Многое в современной поэзии вызывало его неприязнь. Весьма характерны следующие строки из письма к В. С. Миролюбову о декабрьской книге «Ежемесячного журнала» за 1915 год: «Как хорошо, что в отделе поэзии не встречается Година, Вяткина, Галиной и т. п. до Андрусона включительно.
Какая строгость линий намечается у Анны Ахматовой:
Божественна, спокойна и легка
Допишет музы смуглая рука?
истощился запас «культурных слов», что, по их понятию, является показателем скудости душевной. На все это мне претит возражать». [ИРЛИ, ф. 185, on. 1, №617, л. 17]
3
Октябрьская революция была принята Клюевым без всяких колебаний. В 1918 году он стал членом РКП (б). [См.: «Известия Олонецкого губернского Исполнительного Комитета Советов крестьянских, рабочих и красноармейских депутатов», 1918, №77, 10 мая.] Переехав в Вытегру, Клюев тотчас же включился в культурно-массовую работу среди населения, участвовал в театральных постановках самодеятельного коллектива, выступал как лектор и агитатор, как чтец – и чтец изумительный – собственных произведений.
Следует особо остановиться на агитационной пьесе поэта «Красная пасха», постановка которой состоялась на вечере, посвященном 100-летию со дня рождения К. Маркса. Режиссером был сам поэт. Как и многие пьесы первых лет Октября, пьеса Клюева была аллегорична. В местной печати она была названа «песнью мщения, скорби и проклятия» тем, кто предает революцию. [«Север», 1967, №3, стр. 104.] Мать Земля тосковала о времени, когда она была молода и прекрасна, как солнце. Но против нее ополчились три черных царя – золото, суеверие и глупость, убившие ее светлого сына Волю. В финале пьесы Воля воскресал, цари были побеждены, наступал праздник Красной пасхи для всего человечества. Спектаклю предшествовало выступление Клюева, озаглавленное «На пороге счастья и вечности. Малое слово от уст брата-большевика».
Судя по отклику в печати, пьеса прошла с успехом, хотя было отмечено, что не все зрители, «привыкшие к реалистической драме», могли понять «солнечные символы» клюевского произведения. [А. В. Богданов. Пророк нечаянной радости. «Известия Олонецкого Губернского Исполнительного Комитета Советов крестьянских, рабочих и красноармейских депутатов», 1918, №90, 26 мая.] Однако неприятие ее частью публики объяснялось, скорее, иными причинами. «Красная пасха» вызвала негодование одного из священников Вытегры, который, как писал автор статьи о спектакле, возвысил «глагол против поэта с высоты церковной кафедры: почему-де большевики на сцене кощунствуют... поют «Христос воскресе». И далее в отзыве так разъяснялось истинное значение пьесы: «Творчество Клюева открыло глубинную красоту русского человека... дало старинный гусельный звон сосновых лесов Севера, огни подводного святого града Китежа, песни струн нового сильного Святогора-Бонна». [Там же, №102, 9 июня.] Таким образом, причиной недоумения ряда зрителей, было, видимо, не столько отсутствие реализма, сколько архаический характер клюевской символики.
«Красной пасхи» была воспринята в качестве положительного явления. Партийный комитет РКП (б) Вытегры объявил благодарность в местной печати всем участникам проведения юбилейного вечера, в том числе и поэту Клюеву, за создание и постановку его пьесы.
«Однажды на афише Домпросвета появилось имя Николая Клюева, включенное в программу концерта. Я льнул сердцем к поэтическому слову, как волна к берегу, и, конечно, проник в зал Домпросвета. Пел хор, сменяли один другого солисты. Выступил струнный квартет братьев Марковых. Объявили «Красную песню» Клюева. Начал он читать ее с подкупающей искренностью, призывно:
Распахнитесь, орлиные крылья,
Бей набат и гремите грома, –
Оборвалися цепи насилья
И разрушена жизни тюрьма...
«Марсельезу», были встречены восторженно. Но дальше замелькали слова: «богородица-землица», «народ-святогор», «наша волюшка – божий гостинец», «ризы Серафима», «Китеж-град»...
Это не воспринималось слушателями всерьез. Редкие хлопки смутили устроителей концерта. Тогда Клюев вынес на сцену короткую скамейку и стал изображать сценку в избе под речитатив стихотворения, из которого теперь помню только две строки:
И начну у бабки сказку я просить,
И начнет мне бабка сказку говорить.
Клюев присел по-бабьи на скамейку, протянул левую руку к воображаемой прялке, а правую – к веретену и, поплевывая на пальцы, начал прясть. Мы видели уже не его, а пряху, слышали жужжание веретена. Минут восемь длилась сказка, и не исчезало видение, навеянное словами и перевоплощением поэта. Спасая ладонями уши от грома аплодисментов, он мелкими шажками бежал за кулисы. В наши дни такой артист был бы находкой для любого народного театра».
«Все лето 1919 года я жил в городе Вытегре (приехал туда по командировке Статистического управления в марте, провел статистические обследования, был мобилизован и служил в Караульной роте). Примерно в июне мне пришлось непосредственно слышать выступление Клюева... Однажды расклеенные афиши известили, что в местном театре состоится его выступление. Я пришел в театр, когда уже все места в зале были заняты, и оказался в толпе стоящих у бокового входа, близко к сцене... На ней никого, кроме Клюева, не было, никто не объявлял тему его речи. Зал притих. Мне трудно теперь вспомнить, о чем он конкретно тогда говорил, но помню, что революцию он образно сравнил с женщиной, размашисто шагающей по Руси. Сравнения и сопоставления поэта были неожиданны и своеобразны. Он умел к тому же позировать, привлекать к себе внимание. Как сейчас помню: стоит Клюев, одна рука приложена к сердцу, другая взметнулась вверх, воспаленные глаза сияют. Я никогда до того не слышал, что могут говорить так горячо и убедительно. Но многие его слова заставляли думать, что Клюев несомненно человек религиозный. Казалось странным, что он мог совмещать в себе, с одной стороны, большие, широкие, современные идеи, а с другой – веру в бога».
Но известны выступления поэта, в которых его гражданственность выразилась доступно и просто. Таково, например, выступление па митинге, посвященном проводам коммунистов на фронт. Вот слова Клюева: «Черные гады, обломки разбитых режимов, не торопитесь с ликованьем победы. Только вчера еще вы ждали падения Пудожа, но красным порывом наши части отбросили врага на сотню верст с лишним и вы на минуту прикусили язык. Сегодня вам снятся Юденич на белом коне в Петрограде, молебствия, крестные ходы и пение царского гимна... Ошиблись вчера, ошибетесь и завтра. Не видать белым бандам красной Советской столицы. Только через наши трупы войдут они в нее». [«Звезда Вытегры», 1919, №83, 25 октября.]
Характерна также дарственная надпись на первой книге «Песнослова», раскрывающая настроения Клюева тех лет: «Доктору Сергею Петровичу Минорскому в гибельный 1920-й, но и прекрасный и роковой Август. Вытегра. Николай Клюев». [Вытегрский краеведческий музей.]
Первые годы Октябрьской революции были необычайно плодотворным периодом в творческой деятельности Клюева. Он много и вдохновенно писал, много печатался.
Значительную роль в культурной жизни Вытегры играл в те годы бывший учитель реального училища Николай Ильич Архипов. Архипов был редактором местной газеты и организатором кружка «Похвала народной песне и музыке». Этот кружок хотел издать «Красную пасху» и три сборника стихов Клюева – «Карельский пряник», «Новый мир» и «Неувядаемый цвет». Изданы были две последние книги, ставшие библиографической редкостью. Известный нам экземпляр сборника «Неувядаемый цвет» (Вытегра, 1920) хранится в настоящее время в Вытегрском краеведческом музее.
«Песнослов» и сборник «Медный кит».
4
В начале 1920 года проходила перерегистрация партийных кадров Вытегорского уезда. 18 марта газета «Звезда Вытегры» (№34) сообщила об общегородском собрании, на котором среди других был поставлен вопрос о пребывании в рядах партии товарищей Ефремова и Клюева. Ефремова оставили членом партии, а вопрос о Клюеве передали на решение уездной конференции. Газета писала: «Вопрос поставлен так: может ли религиозно (мистически) настроенный человек быть коммунистом, и может ли коммунист быть религиозным? Ответ на этот, глубоко волнующий наше крестьянство вопрос, будет дан на следующем собрании Вытегрской организации, на котором уважаемому поэту и товарищу Клюеву предложено принять активное участие».
Третья уездная конференция РКП (б) уделила большое внимание вопросу о Клюеве. Развернулись горячие прения, сам поэт выступал трижды. Вопрос о совместимости веры в победу социализма с религиозною верою был в то время острым вопросом, к тому же речь шла о большом и хорошо известном в Вытегре поэте и общественном деятеле. Газета «Звезда Вытегры» широко осветила ход обсуждения (№№37, 38, 40). Тов. Кривоносов ознакомил конференцию с сутью вопроса и зачитал циркулярное письмо губкома от 2 марта, в котором говорилось о непринятии в партию религиозных людей. Затем слово было предоставлено Клюеву. Поэт сказал, что приглашение на конференцию он получил всего за три часа до собрания и потому не имел времени подготовиться к обстоятельному освещению вопроса о религиозных убеждениях, и предлагает конференции выслушать его поэтическое произведение-слово «Лицо Коммуниста», которое может дать некоторое объяснение по затронутому вопросу. Предложение было принято. Произнесенное «слово» произвело сильное впечатление на присутствующих, но прямого ответа на вопрос о религиозных убеждениях поэта не дало. В стихотворении в самой общей форме говорилось о следовании коммуниста общим заветам гуманизма. Клюеву снова было предложено дать более ясный ответ. В новом выступлении Клюев сказал, что у него своя особая религия, не совпадающая с официально-церковной, и в церковь он ходит не как верующий человек, а как поэт-исследователь. Разъясняя свою позицию, поэт прочел стихотворение, разоблачающее церковь. Выступление было встречено аплодисментами зала. Развернулись бурные прения. Большинство, пораженное, как писал корреспондент, «ослепительным красным светом, брызжущим из каждого слова поэта», высказалось за оставление Клюева в рядах партии. Меньшинство считало недопустимым наличие религиозных настроений у коммуниста, в какую бы форму они ни выливались. Участник конференции Чудов задал Клюеву вопрос: верит ли он в загробную жизнь и в сверхъестественное? Клюев отвечал уклончиво, указав, что он согласен со всей программой партии и не будет ходить в церковь, если это мешает борьбе с религиозными предрассудками масс. За оставление Клюева в рядах партии проголосовало 25 человек, 12 были против.
Решение уездной конференции не было утверждено. Постановлением Губкома РКП (б) Петрозаводска от 28 апреля 1920 года Клюев был исключен из партии. [«Олонецкая коммуна», 1920, №97, 4 мая]
Данный эпизод позволяет до известной степени прояснить идейно-творческую позицию Клюева в первые годы Октября. Поэт радостно принял революцию и стал деятельным участником ее культурного фронта. Это безоговорочное принятие привело его в ряды партии. Но вместе с тем было ясно, что революционность Клюева была стихийной и что задачи революции воспринимались им сквозь призму неизжитых религиозных настроений. Так, судя по газетному отчету, Клюев сближал в своем выступлении коммунистов с героями и мучениками «великих религий на заре их оснований» (№37). Религиозность Клюева сказалась и в образной системе его поэтического творчества. Правда, с течением времени фольклорная основа произведений поэта стала вытеснять архаику религиозных символов.
«Песнослов» с новой обложкой: «Н. Клюев. Ленин. Стихи». [Библиотека В. И. Ленина в Кремле. М., 1961, стр. 497. В Библиотеке Ленина хранятся также книги Клюева «Избяные песни» (Берлин, 1920) и «Песня Соляценосца. – Земля и железо» (Берлин, 1920). Первый замысел цикла стихов о Ленине возник у Клюева в 1918 году (см. рукопись сборника «Ленин и Певучая Руча» в Государственной публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (ф. 150, ед. хр. 356)).] На обороте титульного листа поэт написал: «Ленину от моржовой поморской зари, от ковриги-матери, из русского рая красный словесный гостинец посылаю я – Николай Клюев, а посол мой сопостник и сомысленник Николай Архипов. Декабря тысяча девятьсот двадцать первого года».
В 20-е годы пребывание Клюева в Вытегре осложнилось. Его ближайшие друзья и товарищи (П. И. Архипов, А. В. Богданов и др.) покинули город. Отношение к поэту не отличалось здесь уже прежней доброжелательностью. Сузились возможности публикации стихов. 15 октября 1922 года в «Карельской коммуне» (№234) появилась большая статья о творчестве поэта, в которой говорилось, что он слишком «насыщен прошлым. Духовная замкнутость и эстетическая самобытность деревни, несмотря даже на временное ослабление города, явно на ущербе. На ущербе как будто и Клюев».
В начале 1923 года Клюев уехал в Петроград. Дальнейший путь Клюева – это уже особая тема, требующая сбора новых материалов, в том числе воспоминаний людей, близко знавших поэта.
Грунтов А. К. Материалы к биографии И. А. Клюева // Русская литература. – 1973. – №1. – С. 118-126