ДОБРОЛЮБОВ – СЕМЕНОВ – КЛЮЕВ...
Александр Михайлович Добролюбов – явление, к сожалению, мало исследованное в нашем литературоведении. Личность Добролюбова и при его жизни воспринималась литературной элитой неоднозначно.
Брюсов, пастырь молодых поэтов, в июне 1894 года записывает в своем дневнике: «... минувшая неделя была очень ценна для моей поэзии. В субботу явился ко мне маленький гимназист, оказавшийся Александром Добролюбовым. Он поразил меня гениальной теорией литературных школ, переменяющей все взгляды на эволюцию всемирной литературы, и выгрузил целую тетрадь странных стихов»[6]. Брюсов, мэтр русского стиха, признавался в автобиографии в том, что воспринял, мол, от символиста Добролюбова истинную любовь к слову я стиху как именно к слову и стиху. Да и первая стиховедческая работа Брюсова «О русском стихосложении» была опубликована в книге стихов Александра Добролюбова[7]. Там больнее станет для Брюсова уход Добролюбова из элиты в народ, в религиозный аскетизм. Это был талантливый поэт-философ, жизнью подвижника подтвердивший назначение христианина. В конце девяностых годов, еще молодым человеком, он становится послушником Соловецкого монастыря – обители, в которую примерно в те же годы совершил паломничество Клюев. Тема поэзии Добролюбова: «В мгновенье вериги меня оживили...» Так мог чувствовать и усмирявший свою плоть девятифунтовыми веригами Клюев. Уход Добролюбова у кого-то вызвал шок, у кого-то недоверие, у кого-то обычную человеческую грусть. Последнее как раз относилось к Брюсову, к его сестре Надежде Яковлевне, тайно влюбленной в Александра Михайловича. Четвертого августа 1898 года Брюсов оставляет в своем дневнике запись: «Он уехал, и стало как-то одиноко и тоскливо... И вспомнил я вдруг, что совсем забыл о своей сестре Наде. То есть я видел ее взор, моливший позволения идти с нами, но как-то не воспринял его, так смотрел и не увидел, а теперь вспомнил. Может быть, она плакала. И стало мне совсем тоскливо»[8].
Жизнь поэта стала для его литературного окружения неким мистическим, религиозным символом. Потому теоретик русского символизма, отец литературного мистического анархизма Георгий Чулков утверждал в своем «Покрывале Изиды»: жизнь Добролюбова – поэма, о таких людях слагают легенды.
– и на самом
Пике горы вдохновенно-больную фигуру отметил.
Небо раскинулось вдруг недосказанным храмом,
Это ты мне мелькнул, и бесстрастно-восторжен, и светел...
Мчитесь, куритесь, стихи, фимиамом.
«А. М. Добролюбову».
Отношение Брюсова к личности Добролюбова в данном случае интересно тем, что он, Брюсов, по мнению современников[9], открыл Клюева. Почитатель символиста-народника приласкал поэта из народа. Почитатель поэта-сектанта приласкал Клюева, поэта-сектанта. Добролюбов же действительно прошел путь от символизма о сектантства. Он бросил, по его собственному выражению, «называемых образованных людей»[10] и в 1901 году создал в Самарской губернии секту добролюбовцев, братков». В 1910 году он покинет секту, но в мир «образованных» так и не вернется: в двадцатые, тридцатые годы он пространствует от Сибири до Казахстана и покинет тот мир уже в Азербайджане в сороковые годы. Поступок Добролюбова, его нравственный подвиг, несомненно, пробудил у интеллигенции интерес и к подлому народу. Особенно если этот народ сам шел в столицы, сам с любопытством простолюдина и самолюбием поэта засматривался на литературную интеллигенцию. Так, по всей видимости, и случится с Клюевым.
Но странное дело: как Клюева многие воспринимали юродствующим, так и его кумира Добролюбова некоторые из писателей, людей верующих, считали юродивым, «юродствующим во Христе». Русский декаданс без Бога немыслим. Но как только декадент Александр Добролюбов материализовал свою христианскую идею в подвижничестве, его сочли за человека экзальтированного. В блоковском конспекте выступления молодого Разумника Иванова (Иванова-Разумника) читаем: «РЕЗКИЙ пример – психические больные – люди, стремящиеся передать свое личное. Добролюбов – ближе всех к психическим больным (из наших современных декадентов)»[11]. Похожее читаем и у Бунина в его воспоминаниях: «... Это был сутулый и широкоплечий молодой человек с большим лицом, имевшим совершенное сходство с белой маской, из которой жутко чернели какие-то сказочно-восточные глаза. Один из друзей его детства рассказывает: «Мы вместе с ним росли и учились в Варшаве. По матери он был полуполяк, полуфранцуз. В детстве был помешан на играх в индейцев, был необыкновенно жив, страстен. Юношей страшно изменился: стал какой-то мертвый, худой. Злоупотреблял наркотиками – курил опиум, жевал гашиш, прыскался каким-то острым индийским бальзамом. Основал «кружок декадентов», издал книгу своих стихов «Из книги Невидимой, или Натура Натуранс» с совершенно нечеловеческими строками какого-то четвертого измерения...» На меня Добролюбов сразу произвел вполне определенное впечатление: помешанный. Достаточно было взглянуть на него, когда он шел по улице: опасливо пробирается возле самой стены, глядит вкось, вся фигура тоже перекошенная, руки в черных перчатках выставлены вперед... Как известно, он куда-то скрылся, – ушел странствовать по России, в армяке, в лаптях, – и навсегда где-то пропал. Брюсов и его называл гениальным. Блок тоже. Почему? Брюсов, со свойственной ему жаждой архива, описей, сделал опись всех его изданных и неизданных сочинений. Опись вышла очень невелика. Но в числе этих сочинений есть, например, такое: «Опровержение Шопенгауэра и всех философов»[12]. Сарказм Ивана Алексеевича Бунина – плод не только чисто человеческих, психологических, эстетических несовпадений, несоответствий в личностях того и другого. Ведь Бунин, испытавший в молодости искушение толстовством, Бунин, написавший в 1900 году шедевр русской литературы «Антоновские яблоки», этот праздничный, китежский гимн русскому человеку, народу,– чувствовал и поэзию, и жизнь как реалист. И как реалист, по-своему представлял себе роль русского интеллигента и его место в русской истории, его назначение. И были сомнения Константина Левина – потому-то лирический герой «Антоновских яблок» признается: «И помню, мне порою казалось на редкость заманчивым быть мужиком. Когда, бывало, едешь солнечным утром по деревне, все думаешь о том, как хорошо косить, молотить, спать на гумне в ометах, а в праздник встать вместе с солнцем, под густой и музыкальный благовест из села, умыться около бочки и надеть чистую замашную рубаху, такие же портки и несокрушимые сапоги с подковками»[13]. Можно косить, спать на гумне, можно надеть чистую крестьянскую рубаху, но мужиком – так и не стать. Хоть и заманчиво. Бунин ясно себе представлял: у каждого своя судьба и надо оставаться собой. Да и помог ему в этом разобраться сам Толстой, отговорив от толстовства. Уход же Добролюбова в народ – вовсе не желание «быть мужиком». В народ он ушел учителем, лидером. Уход этот вряд ли был продиктован какой-то внутренней нравственной необходимостью, христианской потребностью братства, а скорее являлся следствием его философических, умозрительных размышлений, отметанием «всех философов» – и Толстого в том числе. В его «Из книги Невидимой» две главы написаны прямо против Толстого и его философского учения: «Задачи мистики (Против Толстого)» и «Толстому и его последователям».
Интересно и то, что даже в отношении Брюсова к Добролюбову в начале девятисотых годов нет-нет да и прорывается некоторое недоверие, легкая ирония, что отразилось на тональности брюсовских дневников 1891-1910 годов.
В 1902 году появляется запись: «А. М. Добролюбов обвиняется в оскорблении святыни и величества. Дома тоже перебил иконы... Ему грозит каторга. Отец Гиппиуса (Вас.) хлопочет, чтобы его послали на поселение. Мать, негодуя, хочет спасти его сумасшедшим домом»[14].
«Ушел он с намерением проповедовать диавола и свободу». Вот уж чего, конечно, никогда не мог принять Бунин с его чистой верой в Бога и добро. И дальше: «В Соловецком монастыре Добролюбова совсем увлекли. Он сжег все свои книги и уверовал во все обряды». Вот здесь уже начиналось сектантство. «Многому научили его молокане... Когда его арестовали, он на суде не был осужден. Его только обязали подпиской не выезжать. Он долго жил в Оренбурге, наконец, понял, что больше нельзя. Пошел и заявил, что уходит. Ушел. Но через два дня его арестовали и отправили в Петербург. Теперь Добролюбов пришел опять к уверенности своих первых лет, что Бога нет, а есть лишь личность, что религия не нужна, что хорошо все, что дает силу, что прекрасны и наука, и искусство»[15].
Запись 1903 года свидетельствует об изменении во взглядах поэта-сектанта, он начинает проповедовать любовь и мир – и Брюсов иронически замечает: «Стоило ли уходить в Соловецкий монастырь и на Урал, чтобы через пять лет прийти к старому». Однако осенние петербургские дни Добролюбов воспринимает как искушение, он говорит о духовных братьях и сестрицах, два дня проводит в беседах с Львом Толстым, «повторяет учение духоборов»[16].
И вдруг: «А я спросил Добролюбова, что он думает о Христе. Он отвечал: «О ком ты говоришь? если о сыне Мариам, я о нем ничего не знаю...»[17]
В какой степени «христианский анархизм» секты добролюбовцев мог повлиять на мироощущение Николая Клюева, судить трудно. Во всяком случае, в мае 1908 года он напишет Блоку о том, что хочет прочитать добролюбовскую «Из книги Невидимой», что это для него все равно что в жару воды испить. Конечно, интерес Клюева к Добролюбову ни в коей мере не был чем-то преходящим, случайным, исключительно романтическим, в чем бы ему пришлось потом раскаяться. Обращает на себя внимание фраза из письма И. М. Брюсовой, жены В. Я. Брюсова, к его сестре Надежде, написанного в 1911 году, в двадцатых числах августа: «... к обеду был у нас Клюев, после обеда Валя ушел. К<люев остался), говорили с ним о добролюбовцах…»[18]
Как стадо демонов, во мне сто тысяч душ,
Строки написаны Добролюбовым. Несомненно, одна из этих душ – душа молодого Клюева. Для него Добролюбов – «пречистая свеченька»[19]. Это из стихотворения Клюева, посвященного Добролюбову и созданного между 1914 и 1919 годами. Как мы видим, очарованность сохранится в его душе надолго.
«Новые поэты», а также в «Волнах», «Прибое» – изданиях московского «Народного кружка»[20]. Их пафос – вовсе не смиренный, не покаянный. Клюев сближается с радикалами, в 1905 году сам начинает заниматься распространением прокламаций Бюро содействия Крестьянскому союзу среди олонецких крестьян. Пропагандистскую литературу он получает от Марии Добролюбовой. В письме к политическим ссыльным в Каргополь он вспоминал: «Я, отказываясь от семьи и службы, пешком, с пачкой воззваний, обошел почти всю губернию»[21]. Эта пропаганда братства и свободы закончилась в январе 1906 года: Клюева арестовали. Четыре месяца он провел в Вытегорской тюрьме и два – в Петрозаводской.
Следующий год принес новые физические и душевные испытания. Клюев, пацифист, попадает в солдаты. Взяли его от рекрутской партии особо, под строгим конвоем. Определили в пехотную роту. В ратном искусстве он видит противный Богу грех насилия и отказывается взять в руки винтовку. Тут, по всей видимости, существенна одна деталь: Добролюбов в свое время был арестован за пропаганду пацифистских идей среди казаков, за свои к ним призывы разоружаться. На побои Клюев молчал, ночью – плакал на голых досках на нарах. За отказ от воинской службы он был заключен в военную тюрьму в Сен-Михеле. Сидел и в Выборгской крепости, и в Харьковской каторжной, и в Дачьковском остроге Рязанской губернии. В 1908 году ему, наконец-то, удается демобилизоваться. Мотив: по состоянию здоровья.
была случайностью. Она бы обязательно состоялась, так или иначе, она была предопределена судьбой – и Семенова, и Клюева.
– внук прославившего свой род Петра Петровича Семенова-Тян-Шанского. Из этого же рода вышел и епископ Александр, автор «Православного катехизиса», автор изданной в Нью-Йорке книги «Отец Иоанн Кронштадтский». Петр Петрович Семенов-Тян-Шанский, в свою очередь, по материнской линии принадлежал к роду бунинскому. Член кружка Петрашевского, автор воспоминаний о Достоевском, он, описывая пылкие речи членов кружка об освобождении крестьян, о социализме, о фурьеризме, всю соль крестьянского вопроса в России усмотрел в определении прав крестьянина на землю[22]. Леонид Дмитриевич Семенов был достоин своего деда. Он, поэт-символист, вступает в Крестьянский союз, избирается депутатом в Первую Государственную Думу; находясь под влиянием Марии Добролюбовой, Семенов приобщился к революционной пропаганде среди крестьян, за что и был арестован в Курской губернии и заключен в тюрьму. В 1908 году он последует примеру А. М. Добролюбова – уйдет в народ. В том же 1908 году Клюев пришлет Блоку свое стихотворение «Возвращение» («Помню я обедню строгую...»), посвященное Леониду Семенову,– о пути человека к Христу, о духовном очищении.
Именно благодаря Семенову Клюев становится известным Петербургу поэтом[23]. Семенов «преподносит» девятнадцатилетнего крестьянского поэта влиятельному издателю «Журнала для всех», «Народной вести», «Нашего журнала», «Трудового пути» В. С. Миролюбову – ив «Трудовом пути» появляется клюевское «Холодное как смерть...». Можно предположить, что Семенов поспособствовал и началу эпистолярного знакомства Николая Клюева с Александром Блоком. Во всяком случае, у Семенова Клюев запросил адрес Блока.
Примечания
7 Добролюбов А. Собрание стихов. М., 1900.
9 Иванов Г. Петербургские зимы: «... открыл Клюева «бездушный» Брюсов...» – Иванов Г. Из литературного наследия. С. 333.
11 Блок А. Записные книжки. М., 1965 С. 23.
12 Бунин И. Из записей. Собр. соч. М., 1967. Т. 9. С. 286-287.
–1910. М., 1927. С. 116.
15 Там же. С. 126. Здесь же В. Брюсов обнародовал откровение А. Добролюбова о том, что разочарование в собственном учении началось с «беса сладострастия», с открытия: соитие со многими – не грех. Относительно проповеди «диавола и свободы» в дневнике Брюсова дается ссылка на статью: Л. Гуревич «История Северного вестника» в «Русской литературе XX века» (Т. 1. С. 254) Л. Гуревич передает слух, исходящий, возможно, от самого же Добролюбова, о том, что он, Добролюбов, служит черные мессы.
16 Там же. С. 130.
17 Там же. С. 133.
19 ГЛМ, ф. 99, №79.
20 См.: Грунтов А. Первые публикации стихов Н. А. Клюева. – Север, 1967, №1. С. 155-157.
21 Написано в 1906 году. Цит. по: Азадовский К. М. Письма Н. А. Клюева к Блоку. В кн.: Александр Блок. Новые материалы и исследования. М., 1987. Кн. 4. С. 428. Хранится в Центральном государственном архиве КАССР в Петрозаводске, ф. 19, оп. 2, д. 30/4, л. 37. Обнаружено А. К. Грунтовым.
–1910. («У меня был Леонид Дмитриевич Семенов, поэт из «Нового Пути». Красивый юноша, среднего таланта, довольно самоуверенный, читал свои неважные стихи и очень прославлял какого-то поэта Полякова» С. 132.)