Художественное время в «Песнослове» Николая Клюева
Первые публикации поэта совпали с первой русской революцией, так и не решившей свой основной, аграрный, вопрос. Ее поражение, а также не осуществленная П. И. Столыпиным земельная реформа свидетельствовали о гибели крестьянской России. В то же время программы различных партий, рациональные и абсолютно утопичные проекты вселяли надежду на будущую качественно иную жизнь крестьянства. Все это не могло не найти отражения в поэзии Клюева. Воспроизведение Клюевым исторического времени не раз было предметом анализа исследователей [1]. Вопросы же художественного времени не рассматривались.
Приступая к анализу «Песнослова», напомним: «Время в литературе может быть рассмотрено как: 1) отражение философских представлений художника; 2) длительность (сюжета, темы, восприятия и т. п.); 3) вид структурных функциональных взаимосвязей в тексте (временная связь событий, героев, автора и т. п.)» [2]. Нами будут анализироваться в основном первый и третий аспекты.
В раздел «Сосен перезвон» (40 стихотворений) вошли произведения, написанные в 1905-1910 годах. Подъем духа, вызванный первой русской революцией, характеризуют только отдельные стихи. В целом поэт передает мучительное душевное состояние человека эпохи безвременья. Не случайно первое, программное, стихотворение книги начинается так: «В златотканые дни Сентября Мнится папертью бора опушка» [1]. Далее происходит идеологически значимая смена эпитета: «В поминальные дни Сентября» (курсив здесь и далее мой. – Е. М.) [1]. Сосны правят поминки по живой.
Сосны шепчут про мрак и тюрьму,
Про мерцание звезд за решеткой,
Про бубенчик в жестоком пути,
Про седые, бурятские дали...
[1]
Образ героини создается типичными скупыми и многозначными средствами символистской поэтики:
Я узнаю косынки кайму,
Голосок с легковейной походкой...
[1]
Образ женщины у Клюева только очень отдаленно напоминает образ возлюбленной (в этом, кстати, его отличие от символистов), его нельзя полностью отождествлять и с образом сестры в его социально-религиозном значении [3]. Это прежде всего образ России (здесь несомненная перекличка с Блоком).
Лирический герой ищет выход, и поиск настраивает его на размышление о прошлом и будущем Родины. Время становится объектом изображения, в состав поэтической ткани вплетены абстрактные обозначения: время, вечность, год, времена года, день, время суток, час, миг. Точные даты не указываются, конкретные исторические или автобиографические события не описываются. Сами стихотворения также не датируются. Поэт стремится запечатлеть вневременное состояние мира. Это ощущение усугубляется тем, что излюбленным временем суток являются сумерки, вечер, ночь. Типичными становятся строки: «Правят сумерки дозор» [9, 224], «Вечер ржавой позолотой Красит туч изгиб» [4], «В глухую ночь» [13] и другие. Вечерняя, сумеречная Россия порождает людей, которых Клюев называет «вечерними» [37]. Закономерно, что вечернему миру и вечернему люду сопутствует образ дремы, сна. Мир дремлет. Поэт видит «спящие села» [2, 218] и «городище, как во сне» [9], он рисует «дремлющие заливы» [5], в которых блуждают «сонные корабли» [5]. Для человека характерен «сердца сон кромешный» [17, 230]. Мир начинает терять реальные очертания, для передачи этого состояния автор использует глаголы «мнится», «примерещилось».
Академик Д. С. Лихачев находит образ сна чрезвычайно значимым в литературе. «Сон, – пишет он, – метод типизации, для которого основное в указании на медленность изменяемости или на неизменность медлительности, ритмичность чередований, повторяемость и безотчетность событий, как бы погруженных в дрему, сон» [4]. Иногда благодаря образу сна художник поднимается «до типизации единичного, неповторимого случая, но все же как бы повторенного указанием на то, что он, возможно, был когда-то в прошлом» [5]. В качестве примера исследователь приводит роман Гончарова, в котором через образ сна, описание всегда дремлющего Обломова писатель подходит к обобщению: спит Россия, и сон этот пагубен.
Можно ли описание вечернего, дремлющего мира у Клюева рассматривать как критику современной ему действительности. Негативное отношение поэта к существующему несомненно. Оно акцентировано даже морфологически. Словарь художника насыщен словами с приставкой «без (бес)». Если речь идет о человеке, то его образ сопровождают эпитеты: «безгласный, безответный», «бездомный», «бездольный», «бездыханный». В поэтический оборот введены следующие понятия: «суровое безвестие», «тишина безвестия», «безмолвие», «баюкать безмолвием». Лучшее время жизни охарактеризовано так: «Юность бесследно прошла» [35, 242].
Образ сна имеет и другую функцию. Художник стремится запечатлеть мир, который необходимо уберечь, спасти от губительной, по его мнению, городской цивилизации. Его герой, молодой парнишка-крестьянин, попав в город, гибнет [6]. Но, уходя в вечность, берет с собой символы деревенского бытия.
И положат в гроб больничный
Лавку, старый лес.
Сказку мамину на сердце,
В изголовье – пруд.
[4]
В ином мире герою видится тот же пейзаж, что и на его родной северной стороне.
Звезды шишек, смоль,
Чтоб от смол янтарно пегий,
Как лесной закат,
Приютил мои ковчеги
Хвойный арарат.
[4, 221]
Любопытно отметить, что сегодня, когда «деревня традиционного облика стала уходить в историческое небытие, погружаясь, как распутинская Матера, в волны забвения...», современный поэт «стремится найти прежде всего устойчивые, пусть сглаженные временем природно-национальные черты» [7]. Автор процитированных слов А. Павловский в доказательство своего тезиса приводит стихотворение Н. Рубцова «Душа хранит». Здесь в создании устойчивого образа деревни сыграли свою роль и образ сна, и счет времени на века.
О, вид смиренный и родной!
Березы, избы по буграм
И, отраженный глубиной,
Как сон столетий, божий храм.
О, Русь, – великий звездочет!
Как звезд не свергнуть с высоты,
Так век неслышно протечет,
Не тронув этой красоты.
Как будто древний этот вид
Раз навсегда запечатлен
В душе, которая хранит
Всю красоту былых времен [8].
В медленном течении вечного времени Клюев выделяет час. Это – «час мечтательных прогулок» [23], но чаще – «неотвратимый час разлуки» [28, 238], «час казни» [39], «час зловещий, час могильный» [40]. Инвариант: «нестерпимый крестный час [3]. Его герой-мученик страдает за всех, в этом его предназначение и блаженство:
Я надену черную рубаху
По камням двора пройду на плаху
С молчаливо-ласковым лицом.
[17]
Клюеву более свойственно «учить умирать» во имя будущего, но он не лишает читателя надежды увидеть лучшие дни своими глазами.
Радость незримо придет,
И над вечерними нами
Тонкой рукою зажжет
Зорь незакатное пламя.
[37]
Отношение ко времени позволяет уяснить суть исторического мышления Клюева. Поэт верит в божественное предначертание будущего, в то, что оно зависит от героев-мучеников и слова поэта-ясновидца, от всей крестьянской России.
Идем неведомые Мы, –
Наш аромат смолист и едок,
Мы освежительней зимы.
Вскормили нас ущелий недра.
Вспоил дождями небосклон,
Мы – валуны, седые кедры,
Лесных ключей и сосен звон.
[34]
Раздел «Братские песни» включает 33 стихотворения, написанные в основном в 1911-1912 годах. Клюев не только судит время, но и ищет выход. «Богоискательство» и «богостроительство» было характерной чертой эпохи. Интеллигенция считала, что через поиски нового Бога возродится Россия.
Клюев видел выход в сближении религиозных идей старообрядцев и «голгофского христианства» [9]. «Увлечение старообрядцами не только эпизод клюевской биографии. В то время о них спорили в литературных кругах, в салонах, в различных обществах. Представление о том, что старообрядцы унаследовали от своих далеких предков чисто народное мироощущение и истинную веру в Бога, ... не было новостью для русского общества 1900-х годов, Еще русские революционные демократы и народники 1860-1870-х годов считали старообрядцев надежными союзниками крестьянских антикрепостнических движений и рассчитывали на их участие в освободительной борьбе после куцей реформы 1861 года» [10]. В начале XX века поиски Бога определяют особое отношение ко времени. Клюев по-прежнему оперирует понятиями «время», «вечность», «миг». Опять в его стихах царит ночь.
[61]
В ночи мира дни человека сочтены, однако герой стремится стать хозяином времени.
Я бежал в простор лугов
Где зловещий ход часов –
Круг замкнутый без исхода.
[42]
Но момент движения связан с уходом в иной мир. «Простор лугов» здесь – простор райских лугов, уготован только страдальцу-борцу, ведущему за собой братьев по вере: «Братья-воины, дерзайте Встречу вражеским полкам!» [73]. Поэтому художественное пространство этого раздела представляет собой вертикаль: земля / небо.
Прянула с небес.
Вижу, умирая,
Райских кринов лес.
[60]
– к свету небес через страдание: «Чем смертельней терн и гвозди, Тем победы ближе час...» [73, 275]. Как видим, роковой час на сей раз соотнесен с образом победы. Несомненно, эмоциональный тон стихов оптимистичнее: он продиктован верой в справедливость Господа.
Раздел «Лесные были» (55 стихотворений), в который вошли стихотворения 1912-1913 годов, является переломным.
В XIX веке поэты из народа (А. Кольцов, П. Ершов и др.) входили в литературу, опираясь прежде всего на народную культуру. Далее шло овладение колоссальным опытом мировой литературы. Краски певцов тускнели, но тем не менее этот путь был необходим: иначе прервалось бы творческое развитие.
В начале XX столетия крестьянские поэты уже в первых произведениях стремились показать, что они достигли уровня современного поэтического мышления. Так начал и Клюев. Разумеется, его стихи питали его крестьянский опыт, быт северной стороны, родной фольклор. Все это было отлито в характерные формулы символизма, в результате северный пейзаж почти терял функцию описания, зато активизировались его психологическая («зимнее» состояние души) и идеологическая («зимнее» состояние мира) функции. Из фольклорного богатства были отобраны прежде всего мотивы, уже апробированные Блоком. Сама проблема природы и цивилизации была близка символизму, но Клюев поднимал и решал ее с истинно крестьянской страстью и аргументацией. (Это делало его стихи самобытными.) Убеждение, что крестьянство спасет Россию, приводит к его размежеванию с символизмом. Поиск новых выразительных средств подталкивает к синтезу фольклорного и литературного искусства.
Раздел «Лесные были» – это клюевская натурфилософия, корни которой следует искать в фольклоре и древнерусской литературе. Поэт, по верному замечанию В. Г. Базанова, «расширяет сферу природы». Она "дополнена" у него крестьянским бытом, который рассматривается как ее естественное продолжение и ее священный неотъемлемый атрибут. Деревенская изба, ее убранство, утварь, хозяйственный инвентарь, домашние животные, предметы религиозного культа – все это включено в жизнь природы и образует единый художественный мир, клюевский "избяной" космос. Единство мира достигается тем, что Клюев передает мироощущение крестьянина. В нем звучит и теплая благодарность природе, и преклонение перед ее могуществом, и утилитарная расчетливость» [11].
Клюева сочеталось с языческими представлениями, нельзя сказать, что появление в поэзии основных суточных и годичных промежутков связано только с мифологическим циклическим временем. Да, круговорот природы вечен, но ему не равно социально-историческое время. Прекрасна жизнь природы, и трагична жизнь России, где «Как медвежья поступь Темень тяжела» [101].
Исторический процесс не является линейным, не однозначно и его восприятие. В душе поэта постоянно идет борьба. То лирический герой утверждает: «Я люблю кладбищенской сторожки Нежилой, пугающий уют» [77], то требует: «Не в смерть, а в жизнь введи меня, Тропа дремучая, лесная!» [117]. Отсюда в лирике борьба ночи и дня, зимы и весны.
Но едва забрезжит заревой кокошник –
«Пробудитесь, птицы, пробил час хвалебный!
Рассыпает солнце золотое просо!»
[89]
Апофеоз солнца, переосмысление благодаря эпитету «хвалебный» фразеологизма «пробил час», призыв к пробуждению – все свидетельствует о новой фазе восприятия времени в лирике Клюева.
О значении образа сна, дремы у Клюева уже было сказано. В этом разделе он встречается более 20 раз. Как и раньше, он служит средством типизации, необходимой и для критики действительности, и для характеристики устойчивых национальных черт. Но сейчас образ сна приобретает и функцию мечты. Анализируя стихотворение М. Лермонтова «Выхожу один я на дорогу», И. Гурвич сделал вывод: «Сон – это жизнь вне жизни, бесконечность конечного, неразрешимое единение естественного и желанного. ... Гармония мечты, если не отменяет, то снимает (в философском смысле) земную драму» [12]. Данный вывод применим и к лирике Клюева.
«сны стожарные В явь оборотить» [76, 281]. Таким образом, новый подъем общественного движения в России наложил отпечаток на содержание художественного времени у Клюева.
Раздел «Мирские думы» (16 стихотворений) включает стихи, написанные в годы первой мировой войны. Клюев впервые датирует 1915 годом два стихотворения. Но это отнюдь не означает, что он описывает характер современной ему войны. Поэт выражает представление о войне как о страдании и соответственно предпочитает вневременные характеристики. Это определяет и жанровый состав раздела: плачи и духовные стихи. Плачут матери и вдовы, нивы и избы, ели и печь. Солирует в хоре печали дева Обида.
Но описанные с большой художественной силой боль и гнев «снимаются» радостью за героя-солдата, которого в загробном мире ждет райская жизнь. Уверенный, что войну принес город, причем западный, Клюев от имени тысячелетий вещает «правду»:
Народилось железное царство
Со Вильгельмом, царищем поганым –
Порядового народа – несусветно;
Они веруют Лютеру-богу,
На себя креста не возлагают,
Великого говения не правят.
Война с точки зрения «правды тысячелетий» приобретает характер типичного крестового похода. Стихотворение завершается сценой омовения.
... старичище
По прозванью Сто Племен в Едином,
Он с полатей зорькою воззрился
Прогуторил старый: «эту погань,
Словно вошь на гаснике, лишь баней,
Лютым паром сжить со света можно...»
[145, 347]
Первую книгу «Песнослова» заключает раздел «Песни из Заонежья». Они посвящены семье, несчастной женской доле, жизни с нелюбимым, суровым нравам мужниной родни. Песни о любви и счастье редки, они еще более оттеняют ощущение горя и безысходности. Время исполнения песни – настоящее, сегодняшнее время. Но ситуация произведения вечная, она актуальна практически во все эпохи, поэтому историческое время будто застыло.
Ориентация на фольклорные стереотипы предполагает особую организацию художественного времени. Создается ощущение, что между счастливым прошлым (жизни в девушках) и безрадостным настоящим (замужество) лежит чрезвычайно малый временной отрезок. Девушка только накладывает на лицо белила-румяна, но в мыслях она уже на широкой гульбе, а далее – в белом ските («Вы белила-румяна мои»).
Таким образом, будущее становится трагическим настоящим. И, наоборот, настоящее время получает функции прошедшего времени. В качестве примера приведем песню «Как по реченьке-реке». Рыбак выловил два сига. Действие только свершилось. Но мать сига, морская царевна, уже жаждет отмщения. Поможет ей колдовская красота. Итог предрешен: «Глуби ропщут: так иль сяк – Будешь ты на дне, рыбак» [151, 356]. Но есть нюанс. Уже при ловле ясно, что «Из сиговины один – Рыбаку заочный сын» [151, 355]. Изначально беззаботное настоящее обретает черты будущего. Оно уже вступило в свои права и стало безысходным вечным настоящим.
Итак, в поэзии Клюева раннего периода возник исторический разрыв. Прошлому славной Древней Руси соответствует столь же прекрасное далекое будущее. Настоящее представляет собой вневременье, безвременье, некое историческое зияние. На долю героя падает «нестерпимый крестный час». Его жертвенное служение будущему не изменит мгновенно время, но приблизит его к долгожданной черте. Сам он через страдание прикоснется к вечности в ее историческом и сакральном истолковании («Сосен перезвон», «Братские песни»).
– будущего. Жизнь крестьянина вписывается в вечный круговорот природы. Полное отождествление природы – крестьянства – мира приведет к часу пробуждения, к полноте исторического бытия («Лесные были»).
В годы первой мировой войны Клюев пишет о вечном антагонизме Востока и Запада. Он считает, что Запад диктует Востоку ложную историю. Поиски выхода заключаются в «правде тысячелетий». Смысл ее – в уничтожении Запада, выведении его из исторического времени, исключении из вечного бытия. Настоящее по-прежнему представляет собой историческое зияние. К вечности приобщены только герои-солдаты («Мирские думы»).
Обнаружив ложь макромира (Россия – мачеха, мир – война), Клюев исследует микромир – крестьянскую семью. Жанр песни позволяет предельно укрупнить мгновение, передать интимное настоящее. Оно трагично. Фольклорные черты песни говорят о суммировании народного опыта: через трагизм мгновения передан трагизм жизни в целом. Счастье только в коротких мгновениях девичьей любви. Историческое безвременье продолжается.
Стихи Клюева – это единство времени действия (события) и времени покоя (сна, дремы). Время действия подчеркивают элементы индивидуализации, время покоя – типизации. Увеличение доли времени покоя работает на идею исторического безвременья (Россия спит), однако время покоя по-своему подвижно. В его функцию входит критика действительности, закрепление лучших черт крестьянского уклада, утверждение мечты о прекрасном будущем.
Примечания
Михайлов А. И. Пути развития... 270 с.
2 Егоров Б. Ф. Категория времени в русской поэзии XIX в. // Ритм, пространство и время. Л., 1971. С. 161.
3 Азадовскнй К. М. Раннее творчество Н. А. Клюева. Новые материалы // Рус. литература. 1975. №3. С. 197.
4 Лихачев Д. С. Поэтика... С. 343.
5 Там же. С. 347.
«Вечер ржавой позолотой» впервые опубликовано в 1918 году. Но, формируя «Песнослов» как единую книгу, автор включил его в первый раздел, так как именно это произведение наиболее точно выражает основные идеи этой части.
7 Павловский А. И. Время и родина в поэзии Николая Рубцова // Русская литература. 1986. №1. С. 77.
– Е. М).
9 Азадовский К. М. Раннее творчество Н. А. Клюева. С. 196-199.
10 Базанов В. Г. Поэзия Николая Клюева. С. 20.
12 Гурвич И. Загадочен ли Печорин? // Вопр. литературы. 1983. №3. С. 127.