«Немые» тексты в «Песнях из Заонежья» Николая Клюева
Для древнейшей словесности характерна тесная связь слова и изображения. Словесное и изобразительное искусство «в одинаковой мере пользовалось общей системой символов и аллегорий, общими приемами реализации метафор и общими образами. И в литературе, и в живописи многое не изображалось, а только обозначалось, сокращалось до степени геральдического изображения» [63]. Это положение также распространяется на взаимосвязь устного слова и изобразительного текста в народном искусстве.
Клюев расширил возможности песни за счет тонкого введения в лирическое произведение «немых» текстов: икон, памятников деревянного зодчества, народных ремесел и промыслов. Герои, повествуя о своей судьбе, заняты делом. Поэт, знаток крестьянского быта, не только отмечает это, но и описывает созданное изделие. В его произведениях всегда присутствуют пряхи и ткачихи, кружевницы и вышивальщицы, что соответствует фольклорной традиции.
Народные лирические песни не могут обойтись без образа девушки за пяльцами, что не случайно: в свадебных обрядах вышитые изделия играли особенно большую роль. «Здесь они являлись не только элементами декора церемонии бракосочетания, но и доказательствами умения и трудолюбия невесты» [64]. Девушка расшивала приданое и подарки родственникам будущего мужа. В древности невеста не просто воспроизводила рисунок на ткани, она программировала свою судьбу. В начале XX века магическая функция рисунка была почти полностью забыта [65].
В «Песнях из Заонежья», где речь идет о любви и семье, рассказывается прежде всего о девушке-вышивальщице. Сочетание словесного и «немого» текстов дает необходимый автору эффект. (Разумеется, термин «немой текст» условен, так как в произведении он вербализован).
Не удивительно, что критики сомневались в авторстве поэта: он хорошо представлял структуру народной песни и ни разу не ошибся в описании древнего искусства народной вышивки.
В перечне девических радостей («позднёшенько встаю», «в цветное платьье обряжаюсь», «изюмный калачик» ем [162], мед из чарочки пью) обязательно есть указание на приятную работу – вышивание.
Мне ж едина работушка далася
Шить наводы по алому сукну.
[162]
Согласно фольклорному принципу художественной идеализации, пялы у героини – «новые, точеные» [114], «пялы золочены» [167], иглы – золоченые и серебряные. Не упоминается холст, но поется о вышивке по сукну, шелку, левантину.
Красный цвет, безусловно, фольклорный цвет. Его любит народное словесное и «немое» искусство. Вышивальщицы Севера, по свидетельству этнографов, предпочитают красные и белые цвета. «Очевидно, – пишет А. П. Косменко, – суровые условия Севера, скромность цветовых спектров местной природы наложили отпечаток на колористические решения вышивок в крестьянских изделиях. ... Иногда, правда, к ним добавляли мягкий желтый или синий цвет. Эти цвета, как известно, обладают наибольшей силой эмоционального воздействия» [66].
У Клюева, согласно традиции, доминируют красный и алый цвета, дважды к ним присоединяется бирюзовый.
Заонежские вышивальщицы знали древнее искусство шитья жемчугом и золотом, что также отмечается Клюевым:
Шелк бурмитчатый, наводчатый,
Мелкий бисер с ясным золотом...
[114]
Значим и сам узор шитого изделия. Судя по «Песням из Заонежья», еще бытуют у вышивальщицы древние узоры с изображением растений: «бобчаты поясья» [302] [67], «мелкотравчаты платки» [307], но предпочтение отдается жанровой вышивке. По мнению этнографов, близость торговых центров и возможность широкого сбыта продукции стали причиной начала в художественном шитье Заонежья в начале века разрушения древней традиции, появления жанровой и бытовой вышивки [68].
Заметим, что в отличие от названных сборников Ф. М. Истомина, Г. О. Дютша и Б. и Ю. Соколовых, где образцы жанровых вышивок не описываются. Клюев, с одной стороны, осовременивает рисунок, с другой – возвращает ему древнюю магическую функцию. Образ его вышивальщицы синонимичен образу Пряхи, в руках которой нить судьбы. К тому же идентичность образов обеспечивается тем, что крестьянка, как правило, была мастерицей на все руки: и пряха, и ткачиха, и швея, потому что могла за ночь «лен повыпрясть», «выткать белые холсты», «сготовить порты» [149].
Начиная с момента сватовства изделия были задействованы в свадебном обряде. Так, если жених не мил, то инструмент и вышитое изделие в мечтах девушки выполняют функцию препятствия сватовству. Пялы должны подпереть ворота, чтобы сваты не вошли, шелки должны не устилать им дорогу, а покрывать лесные бугры.
«Мне-ка нонева не до рукоделья,
Ах, вы, пялы мои золочены,
Вороты ли вами подпирати?
Вы, шелки мои – бобчаты поясья,
По сугорам ли вас расстилати?»
[167]
В тексте задана возможность трансформации свадебного обряда в похоронный. В песне «Досюльная» эта возможность стала реальностью. Замкнутое пространство избы (пялы подпирают ворота) с печью, растопленной смолою, намекает на акт самосожжения. Тогда строки: «Вы, шелки мои – бобчаты поясья, По сугорам ли вас расстилати? Уж вы, плящие, ярые свечи, темны корбы ли вами палити?» [167], можно рассматривать как описание дороги на Тот Свет: изделия крестьянских рукодельниц оформляли и похоронный интерьер. Дорога на кладбище идет через лесную чащу (корбу) по сугорам; затепленные свечи довершают печальный обряд – обращают все в пылающий костер.
В другом случае девушка мечтает переубедить сватов мудреным рисунком своей завесы. Завесой-затулой покрывали голову и лицо невесты в день сговора.
У заонежской вопленицы Ирины Федосовой в одном из плачей воспроизведена та же ситуация. На затуле ее героиня вышивает символическую картину мира в надежде, что дорогие ее сердцу символы спасут ее от нежеланного сватовства. У «народной поэтессы» (так называл ее Горький) и у Клюева («посвященного от народа») вышивают по шелку золотом и жемчугом. У невесты есть помощницы. Девушки указывают на магический характер рисунка: «Очень хитро эта завеска вышивна» [69]; «мудрены красны шитицы» [154].
Несмотря на то, что новые веяния сказались на рисунке, воспроизведенном плачеей, он «реалистичен» (указаны даже товары в лавочках), древнее представление о космической вертикали (изба / небесные светила) предельно четко отражено в причитаниях.
И как на правом буде уголку вышивано,
И изба земская – то буде со старостой;
И на другом да буде уголку вышивано,
И целый полк буде солдятов, новобранныих,
И со оружием-то оны да завоенныим;
И как на третьем буде уголку вышивано –
И церкви божьи-то ведь будут посвященные,
И со отцем-попом будут со духовныим.
И все служители-то будут тут церковные;
И на четвертом буде уголку вышивано,
И будут улички вышиваны рядовые,
И будут лавочки раскладены торговые,
И середи этой затулы синей завески
И все повышит будет царь да со царицею,
И впереди да я повышью красно солнышко,
И позади царя повышью я светел месяц,
И по праву руку повышью часты звездочки!
[Ф.,180]
Рисунок, воспроизведенный Клюевым, проще: изображены солярные символы и сама героиня. Но это как раз подчеркивает его древность.
На одном углу – скради глаза,
Наведите солнце с месяцем,
На другом углу – рехнись ума,
Нижьте девушку с прилукою!
[154]
В письме к Блоку Клюев размышлял: «... в шитье на утиральниках, ширинках – везде какая-то зубчатость, чаще – круг-диск и от него линии, какая-то лучистость, "карта звездного неба", "знаки Зодиака". Народ почти не рисует, а только отмечает, проводит линии...» [70].
Так и у самого поэта линии превращаются в «карту звездного неба». Рисунок у него обладает сильным магическим действием. Вышитая девушка может прилучить (заворожить), лишить сватов зрения и ума. Все делается для того, чтобы сваты «с думы выкинули Сватать павушку за ворона, Ощипать перо лазорево, Довести красу до омута!» [154].
Рисунок, воспроизведенный в причитаниях Федосовой, позволяет раскрыть смысл стихотворения «Посадская».
Вышиваю для милова
Левантиновый кисет.
Я по алу левантину
Расписной разброшу стег,
Вышью Гору Соколину,
Белокаменный острог.
Наведу на уголки,
Бирюзой занижу реки,
С Беломорьем – Соловки.
Оторочку на кисете
Литерами обовью:
«Люди с титлою», «Мыслете»
Объявилося: «Люблю».
[155]
«На селе четыре жителя», где они становятся поводом для ревности). Слово «люблю» как нельзя лучше говорит, что девушка готовит подарок для своего желанного. Хотя название песни указывает на наличие культуры, несколько отличной от крестьянской, мы видим ту же космическую раму, небо / вода и гора / остров = земля. Если слово «остров» употреблено в значении «город» (селение), то, стало быть, здесь обозначены государственные символы: город на Соколиной горе и Соловецкий монастырь на Белом море.
Бирюзовый цвет воды и неба характеризует и последнюю (ударную) деталь вышивки: «Дорог камень бирюзовый» [155, 360]. В предисловии к своему последнему прижизненному сборнику «Изба и поле» Клюев писал: «Знак же истинной поэзии – бирюза. Чем старее она, тем глубже ее голубо-зеленые омуты. На дне их – самое подлинное, самое любимое...» [11, 202]. Поэтому так велика вплетенная в бирюзовые омуты сила любви, поэтому дано стать «камню бирюзовому» тем камнем, что закладывается при строительстве нового семейного дома.
Однако возможно иное прочтение песни. Слово «острог» в значении «город» предполагает наличие деревянной крепостной стены; здесь же употреблен эпитет «белокаменный». К тому же в «клюевские» времена слово «острог» функционировало в значении «тюрьма». Поэтому рисунок на кисете приобретает другой смысл: в космической раме: небо / вода, гора / остров, всего два строения: тюрьма на Соколиной горе (высоко – не взберешься!) и монастырь на Белом море (далеко – не доплывешь!). Из других песен раздела знаем, что влюбленных чаще разлучали, нежели соединяли: парня ждала тюрьма, девушку – монастырь.
Реки и море – типичные образы народной лирики. Они либо разлучают влюбленных, либо соединяют в браке. Последний вариант предполагает мотив переправы. В клюевском тексте его нет, поэтому камень здесь «синь горюч камень», его бирюзовый цвет, по народным поверьям, предсказывает гибель от любви. Стихотворение предполагает подобный исход. Он обусловлен социальным неравенством персонажей (девушка – «посадская чернавка. Мил жирует в терему» [155]). Таким образом, мастерица будто закодировала в рисунке два варианта своей судьбы: желаемый (идеальный) и реальный.
Как видим, Н. Клюев и следует за народной традицией, и отходит от нее. Но в своих импровизациях он близок к И. Федосовой, творчество которой находится на стадии перехода фольклора в литературу. Воссоздание языка народной песни позволяет Клюеву пройти через все ступени становления и развития словесного искусства. Он чувствует себя народным певцом, делающим шаг в авторское искусство, помнящим о национальной традиции.
Природная краса и даровитость юных крестьянок в замужестве чаще увядают, нежели расцветают.
Намек на то, что сами крестьяне тоже виновны в исчезновении «древлего благочестия», содержится в «Песне про Васиху». В этом шутливом стихотворении скрыт горький подтекст. Героиня не просто грубая и болтливая баба. Она – ткачиха, у нее «бердище По колу зубище» и «кудель на тыне» [156, 360-361]: будто не для людей ткет, а для лешего. Поэтому и забирают ее бояре: «Быть тебе, Васиха, В терему ткачихой... [156, 361]. Станет она там распутницей («гридней забавой»), от которой не обещанную самобранку, а беду надо ждать. Так нить жизни обернется нитью смерти.
Впоследствии принцип композиционной антитетичности, отчетливо заявленный в «Песнях из Заонежья» (народный идеал и его гибель или обращение «в Василисту»), станет определяющим при построении крупных эпических полотен Клюева. И в них слово поэта отразится в его «рисунках», «мудрёный стег» которых, в свою очередь, вплетется в славянскую вязь стиха.
Примечания
63 Лихачев Д. С. Избр. работы В 3 т. Т. 1. С. 90.
65 Там же. С. 18.
66 Косменко А. П. Народная вышивка Карелии. С. 14.
68 Косменко А. П. Народная вышивка Карелии. С. 188.
«Ф» и страницы.
70 Азадовский К. М. Ю. М Соколов и Н. А. Клюев // Русский Север. Л., 1986. С 216.