Духовные искания Николая Клюева и его творческое наследие 1910–1930-х годов
Общая характеристика работы
Со времени трагического ухода из жизни русского религиозного поэта Николая Алексеевича Клюева (1884-1937) минуло уже более шестидесяти лет, однако почти полвека из них его творчество по идеологическим соображениям было полузапретным.
Лишь в последнее десятилетие в столичных и региональных издательствах стали печататься сборники клюевских произведений, из недр государственных архивных хранилищ и частных семейных коллекций появляться для широкой читательской публики материалы, проливающие свет на те или иные события жизни художника, а на страницах научных сборников и периодических изданий публиковаться исследовательские работы о Клюеве, лишенные, наконец, идеологической узости и грубой тенденциозности.
Возвращение современному читателю клюевского творческого наследия составляет значимую часть долга перед отечественной культурой.
Однако нынешний исследователь, пытаясь проникнуть в «потаенные глуби» поэтического «космоса» Николая Клюева, сталкивается с не менее сложной проблемой – проблемой выработки аналитических критериев, соприродных идейно-художественному содержанию произведений клюевского творчества, истоки которого следует искать в культурном пространстве дониконовской Руси.
Почти вся поэзия Н. А. Клюева мифологически «закодирована», и «дешифровать» её может далеко не каждый, а, согласно завещанию автора, лишь тот, «кто пречист и слухом золот, / Злым безверьем не расколот…/<…>/ И кто жребием единым / Связан с родиной-вдовицей...»[1].
Творчество Николая Клюева никогда не перестанет быть актуальным хотя бы потому, что оно, будучи в своей генетической основе квинтэссенцией национальной духовной культуры разных эпох, всецело обращено в будущее.
Помимо необходимых нравственных черт личности всякий дерзнувший осмыслить и духовно претворить в своем сознании всё созданное поэтом должен обладать достаточно широкой эрудицией и, в первую очередь, обратиться к изучению произведений литературы Древней Руси (в том числе «житийных» и «потаенных»), которые легли в основу религиозно-философского мировидения поэта-крестьянина.
Николай Клюев – создатель многоуровневой поэтической Симфонии, в которую его собственная личность включена как основополагающее звено. Это вселенски масштабное художественное творение смогло состояться потому, что поэту-печальнику земли Русской удалось на глубинно-подсознательном, сверхчувственно-«потаённом» уровне синтезировать огромные пласты и величины культуры России и затем, художнически «освоив», превоплотить их в своих произведениях. Именно поэтому клюевское поэтическое творчество требует от его исследователя широкой искусствоведческой эрудиции, постоянной и напряженной работы духа.
Анализ современного состояния изученности творчества Клюева (в основном это обзор литературоведческих работ, которые появились в 1990-е годы) предпринят во введении к настоящей диссертации, а также ведется на протяжении всего исследования.
Главная цельреферируемой диссертации – исследовать процесс духовной эволюции Николая Клюева и его отражение на творчество поэта 1910–1930-х годов, что поможет по-новому осмыслить многие важные аспекты его творческого наследия и определить место исследуемого автора в национальной культуре.
Выбор главной цели диссертации определил её конкретные задачи:
• выявить и проанализировать наиболее крупные произведения литературы Древней Руси как идейно-художественные истоки поэтических и эпистолярных творений Клюева (это исследование проводится в диссертации специально, в нескольких разделах, а также осуществляется попутно, по мере развертывания других проблем);
• определить религиозный «статус» художника и религиозно-философский «фон» всего клюевского творчества;
• исследовать роль Материнской (Богородичной) Ипостаси в клюевском творчестве как важнейшего духовного ориентира создателя «избяной космогонии»;
• интерпретировать специфику личных и творческих связей Н. А. Клюева с его современниками и спроецировать эти отношения на творчество поэта;
• исследовать поэтику ряда клюевских произведений, созданных им в разные творческие периоды;
• выявить и исследовать причины появления персонажей инфернального мира, густо населивших «пространство» клюевских произведений 1920–1930-х годов;
• исследовать материалы, относящиеся ко времени колпашевско-томской ссылки Николая Клюева (1934 –1937).
Художественные тексты, документы и мемуары, освещающиеся в диссертации, а также методологические и методические стороны творческого наследия художника пока еще недостаточно глубоко изучены (или вовсе не изучены) отечественным литературоведением. Из значительных работ, появившихся в 1990-е годы, выделяются книги К. Азадовского «Николай Клюев: Путь поэта» (Л.: Советский писатель, 1990), Н. Солнцевой «Китежский павлин» (М.: Скифы, 1992), Е. И. Марковой «Творчество Николая Клюева в контексте севернорусского словесного искусства» (Петрозаводск: Карельский научный центр РАН, 1997); диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук Л. Киселевой «Особенности художественного мышления новокрестьянских писателей (Н. Клюев, С. Клычков, А. Ширяевец) (Киев: КГУ, 1990) и Л. Захаровой «Творчество Н. А. Клюева в литературном процессе 10-х – 30-х годов ХХ века: Типологическая общность и индивидуальное своеобразие» (М.: МПГУ, 1993), а также ряд статей известных исследователей клюевского творчества – Л. К иселёвой, Е. Марковой, А. Михайлова, С. Семёновой и С. Субботина[2].
Эти и многие другие исследования, учтенные диссертантом при создании работы, представляют собой ценный и интересный материал, однако как по своим жанровым особенностям, так и в силу специфики поставленных авторами задач не охватывают всех аспектов клюевского творчества.
работы о творчестве Клюева, исследует религиозно-философские искания поэта, систему его духовных ориентиров и литературные связи с современниками, а также поэтику ряда клюевских произведений, возвращенных современному читателю лишь в последнее десятилетие. При этом исследователь привлекает широкий круг явлений, имен и фактов, составляющих существо и среду художественного мира Николая Клюева.
В диссертационном исследовании впервые в отечественном литературоведении обстоятельно анализируется роль персонажей низшей демонологии, которые широко представлены в клюевской поэзии 1920 – 1930-х годов.
Предметом настоящей работы избраны отечественные и зарубежные издания произведений Н. А. Клюева, его публицистические выступления в печати, письма поэта и воспоминания о нем[3].
Достоверность исследования обеспечена тем, что выводы, к которым пришел диссертант, получены в результате непосредственной аналитической работы над художественными текстами исследуемого автора, широкого охвата критической литературы, а также внимательного изучения теоретических трудов, касающихся затронутых в диссертации проблем.
Методологическую и теоретическую основу исследования составили книги, диссертации и статьи о жизни и творчестве Николая Клюева, труды русских философов, книги и монографии по истории и поэтике древнерусской литературы, а также другие материалы.
Доминирующими принципами исследования являются историко-генетический, в основе которого лежит рассмотрение явления искусства (в данном случае – всей мифопоэтической системы Николая Клюева) с точки зрения его зарождения, развития и бытования, и сравнительно-исторический (в его основе – сопоставление клюевского творчества с близкородственными явлениями (реалиями) русской духовной жизни разных эпох).
Научно-практическая значимость работы. Материалы диссертации позволяют расширить представление о творчестве Николая Клюева, могут учитываться последующими исследователями его творческого наследия, а также способствуют дальнейшему изучению закономерностей историко-литературного процесса ХХ века. Вводимый в научный оборот материал может быть использован на лекциях и практических занятиях по русской литературу ХХ века, по теории литературы, в вузовских спецкурсах и спецсеминарах, на уроках литературы в старших классах средних общеобразовательных учебных заведений и при написании различного рода учебных пособий по истории русской литературы ХХ века.
Апробация результатов исследования осуществлялась в процессе преподавательской деятельности диссертанта на подготовительном отделении МПУ и при обсуждении концепции и основных положений работы на заседании кафедры русской литературы ХХ века МПУ.
По теме диссертации опубликованы три статьи.
Цель и задачи реферируемого исследования определили его структуру. Диссертация состоит из введения, четырех глав, каждая из которых имеет два раздела, заключения, примечаний, библиографии и фотоприложения, которое составили фотографии, сделанные в селении Коштуги Вытегорского района Вологодской области – на малой родине поэта.
Основное содержание работы
Во введении дается общая характеристика различных сторон самобытной личности Николая Клюева, определяются цель и задачи работы, обосновываются её актуальность и исследовательская новизна. Специальный параграф введения посвящен анализу современного состояния изученности клюевского творчества в отечественном литературоведении.
Первая глава – «Духовные и творческие ориентиры Николая Клюева» – состоит из двух разделов.
В первом разделе – «Николай Клюев и литература Древней Руси» – речь идет о той части древнерусского культурного наследия, которая была освоена и творчески претворена поэтом в его произведениях.
Так, в данном разделе работы рассматривается связь старообрядческих традиций Русского Севера в целом и Олонецкого края в частности с тематикой и образной спецификой произведений Н. А. Клюева.
Причина глубокого проникновения реалий старообрядческой культуры в клюевские художественные тексты во многом объясняется тем, что там, на севере России, располагались крупнейшие религиозные центры – «светильники» дониконовской Руси: Соловецкий, Палеостровский, Мурманский, Корельский, Предтечевский и Рождественский монастыри. Начиная с XVII века, православные церкви и монастыри стали строиться на берегах практически каждого из «великих озер» Олонии: Ладожском, Синичьем, Белоозере, Онежском. Кроме них, к «великим» Николай Клюев причислял также озеро Лаче, связанное с именем севернорусского писателя XIII века Даниила Заточника, и озеро Светлояр, на донную глубь которого, согласно преданию, погрузился невидимый обывательскому глазу святой град Китеж.
Чаще всего в клюевских произведениях слышны имена и отголоски духовных писаний старообрядческих вождей (в последние годы их жизни – пустозерских узников) протопопа Аввакума и инока Епифания, а также других видных деятелей русского раскола – автора антиниконовской книги «Поморские ответы» Андрея Денисова и старообрядческого историка Ивана Филиппова.
Жития и духовные подвиги этих «отцов» русского старообрядчества отныне и навсегда стали для Николая Клюева нравственным мерилом деятельности значимых личностей в позднейшей истории России.
В главе раскрывается значение для Клюева подвижнического примера Аввакума – непреклонного борца за «древлее благочестие», – которому в творчестве художника отводится самое видное место среди многих великих русских праведников.
Как и Аввакум, лишенный сана и подвергавшийся многочисленным истязаниям со стороны своих духовных противников, Николай Клюев, оказавшись в суровой ссылке в Сибири, не имея средств к существованию, разбитый болезнями, был сродни и многострадальному Иову, и библейским пророкам. Он, подражая апостольским деяниям, рассылал свои письма духовно близким ему людям, в которых поддерживал, увещевал, наставлял и молил о прощении. Так же, как и бесстрашный протопоп, поэт нес свой «крест», осуществляя тяжкую миссию обличителя сатанизма во имя грядущего Просветления. Как и протопоп Аввакум в период своего пустозёрского «сидения», Н. А. Клюев во время своей сибирской ссылки занимался толкованием Священного Писания, преследуя прежде всего одну цель, – прочтения этой главной христианской книги сквозь призму современных событий. Эти события возводились поэтом в ранг священной мистерии, а сам автор-повествователь представал в них важнейшим действующим лицом.
Согласно мирочувствованию Клюева, русский мир в 1930-е годы неуклонно приближался к Страшному Суду, и поэту, как и в свое время Аввакуму, уже чудился огненный смрад Антихриста. В работе подробно раскрывается, как, следуя традициям раскольников, Николай Клюев отстаивал в своей поэзии старообрядческие догматы (в частности, догмат о двуперстном крестном знамении), представляя при этом самого автора церковных «новин» – патриарха Никона – в традиционном сатанинском обличии.
Далее акцентируется вопрос о том, что в произведениях Клюева, созданных в различные периоды творчества, существует множество идейно-художественных соответствий содержанию таких крупных памятников древнерусской литературы, как произведение неизвестного летописца XII века «Слово о полку Игореве» и «Моление» севернорусского писателя XIII века Даниила Заточника.
Так, в ряде клюевских стихотворений и поэм удалось выявить целые лексико-синтаксические группы, содержащие образы, в той или иной степени тематически связанные с поэмой о походе русского князя Игоря Святославовича. В системе таких образных соответствий главенствующее место принадлежит образу княгини Ярославны – «белокрылой чайки», – символизирующей для Клюева духовную красоту русской женщины.
«скреп», связывающих творчество Николая Клюева (преимущественно последнего периода жизни) с образами «Моления» и его автора – Даниила Заточника. Эта параллель объясняется как географически (северный берег озера Лаче, близ Каргополя, где находился в «заточении» Даниил, располагается в Олонецком крае), так и художественно-биографически (как и Даниил, попавший в беду, Николай Клюев в период своей сибирской ссылки неоднократно посылал свои письменные «моления» к власть предержащим о смягчении собственной участи).
Стиль сибирской эпистолярной эпопеи Н. А. Клюева также схож со стилем «Моления»: роднит эти произведения то, что в них, наряду с богословской риторикой (оба автора используют цитаты из книг Священного Писания и другой духовной литературы), присутствуют «мирские притчи» (у Клюева это рассказ о повседневных житейских тяготах ссыльного).
И наконец, в одном из писем Николая Клюева появляется образ самого Даниила Заточника – собрата по несчастью.
Второй раздел первой главы – «Раннее творчество Н. А. Клюева» – представляет собой анализ поэтического наследия автора 1904–1912-х годов в соотнесении с фактами истории и его биографии. В данном разделе устанавливаются поэтические источники, на которые в эти годы ориентировался начинающий поэт при создании своих первых стихотворных новелл.
Прежде всего это крестьянские поэты XIX века – С. Дрожжин, А. Кольцов, Н. Некрасов, И. Никитин и И. Суриков, – со стихотворными произведениями которых ранние клюевские стихотворения «перекликаются» тематически и тонально.
С другой стороны, молодой Клюев испытывал значительное влияние творчества поэтов «демократической волны» – Л. Трефолева и П. Якубовича, писавших и о бедственном положении крестьянства, а также символистской поэзии А. Блока[4].
Большинство ранних стихотворных произведений Николая Клюева вошло в его первый поэтический сборник «Сосен перезвон» (1911).
В этой части работы раскрываются и глубинные причины общественно-политической и творческой активности Н. А. Клюева в годы первой русской революции, а также специфика его взаимоотношений с революционерами-религиозными аскетами М. Добролюбовой и Л. Семёновым, А. Блоком и голгофскими христианами.
Как первая (1905), так и вторая (1917) русская революция связывались Клюевым с земным воплощением христианской идеи всесословного (и шире – всечеловеческого) братства, присутствовавшей также в различных неортодоксальных, «еретических» ответвлениях русского православия (в частности, у хлыстов, скопцов, голгофских христиан, а также у индийских мистиков, с которыми Николай Клюев в первые послереволюционные годы пытался наладить связи). Реализация на Земле этой религиозно-философской, наиболее «чаемой» в хлыстовстве идеи, должна была стать главным шагом к воцарению земного рая, обретению «чудес земли», восстановлению в «нетленной красоте» мира праведников со своими Христами, Богородицами и пророками.
Активно-христианская мысль о всемирном братстве, всеобщем и полном воскресении и восстановлении усопших «во плоти» развивалась также на рубеже веков наиболее почитаемым Клюевым русским философом Н. Фёдоровым, выходя в «плоскость» всетварного соработничества Богу[5].
Одним из поэтических результатов клюевских духовных исканий и верований этого периода жизни стало рождение сокровенного образа Белой Индии («города белых цветов»), соотносимого с далекой, почти недостижимой страной справедливости и счастливого благоденствия, в которой христианская вера сохранена в первоначальной чистоте. Предания об Индийском царстве (или Беловодье), существовавшие на Руси с Х века и окончательно «оформленные» в старообрядческой среде, всю жизнь оставались для Клюева нравственным «магнитом» и вневременным символом незапятнанной святости (белый цвет реки, протекающей по Беловодью, – символ божественного покровительства этой праведной «страны»).
В позднем творчестве Николая Клюева (особенно в его поэме «Погорельщина» (1928)), образ мифопоэтической Белой Индии является одним из значительных составляющих глобальной клюевской поэтической субстанции – метаобраза святой Руси-Китежа, погрузившейся, дабы не стать поруганной «неверными», на недосягаемую глубину озера Светлояр.
1907 год ознаменовался для Клюева его знакомством с известным русским поэтом Александром Блоком.
Время максимальной творческой близости Клюева и Блока охватывает период с 1907 по 1911 годы: в это пятилетие между поэтами велась интенсивная переписка. Судя по всему, среди всех своих поэтов-современников, Николай Клюев выделял именно поэтический талант и мировидение Блока – как наиболее близкие своему внутреннему миру. Однако клюевские оценки блоковского творчества (особенно после 1908 года) зачастую оказывались далеки от пиетета первых посланий к нему: всё чаще в клюевских письмах А. Блок критикуется как эстетствующий дворянин, находящийся во власти самолюбования, а сам Клюев предстает в них учителем, постигшим сокровенные глубины крестьянского самосознания, цветовую и орнаментальную тайнопись народного творчества.
Общение с голгофскими христианами и сотрудничество с их печатным органом – еженедельным журналом «Новая земля» (этой проблеме посвящен специальный раздел работы) – ещё более укрепило поэта в мысли о своей «провозвестнической» стезе. Лирический герой поэтического сборника «Братские песни» (1912) предстает уже активным преобразователем жизни и её «светоносным» пророком.
Вторая глава диссертации – «Материнство как духовное руководство» – также состоит из двух разделов.
Первый раздел главы – «Образ матери в творчестве Николая Клюева» – содержит анализ роли матери поэта в духовном становлении сына и исследование различных художественных трансформаций материнского образа в клюевских произведениях, созданных в разные периоды творчества.
Одним из важных и одновременно самым трагичным рубежом в жизни Н. А. Клюева стал 1913 год: 19 ноября ушла из жизни его мать. Однако её уход из земных пределов вовсе не определил для Николая Клюева навечный переход материнского образа в сферу памяти: отныне и все последующие годы поэта его мать, «яко сон», «в теле или без тела» являлась ему (зачастую в облике Богородицы), знаменуя своим «пришествием» преддверие наиболее трудных испытаний и «изломов» на сыновнем жизненном пути, утишая его боль и исцеляя его душевные раны.
только с авторитетом святых «праотцов»-праведников и возводимым им в духовный абсолют. Кроме того, как свидетельствовал позднее Николай Клюев, его мать, так же, как и он сам, обладала божественным даром ясновидения – «... мне же она день и час сказала, когда за её душой ангелы с серебряным блюдом придут»[6].
Конечно же, в позднейших воспоминаниях Клюева о своей матери присутствуют и фрагменты мифопоэтического сказания, и элементы незаурядного вымысла. Всё это имело целью утвердить сверхчеловеческие способности Прасковьи Дмитриевны и духовно «канонизировать» её. Но, признавая это, нельзя не признать и то, что влияние матери на религиозно-философское мировидение будущего поэта, которое было особенно сильным в 1890-е годы, оставалось основополагающим и в последующем.
Со времени появления «Избяных песен» (1913-1914), вошедших в клюевский поэтический сборник «Мирские думы» (1916), в поэтическом и эпистолярном творчестве поэта образ матери (как правило, главенствующий во многих произведениях) возникает весьма часто.
Николай Клюев – создатель масштабного космогонического мифа о Матери. К концу своего творческого пути поэт существенно расширил как собственно «ипостасный», так и пространственно-бытовой масштаб её бытия до вселенского уровня. Так, в поэме «Песнь о великой матери» (1930-1931) «небесным Чертогом» Великой Матери, навеки оставившей «приземную клеть», становится весь многоуровневый космический мир, а само материнское естество отныне синтезирует в себе «миры» трех духовных «субстанций»: матери земной (Прасковьи Дмитриевны), Матери-«светоносной» Богородицы и Матери Сырой Земли – крестьянской «заступницы». Так на излете творческого пути, в период создания «предсмертных песен». в поэзии Н. А. Клюева возникает вселенски всеохватный образ Матери-Троицы.
– и порой аритмично, подвержено различным метаморфозам и художественное пространство его произведений. Богородичный материнский образ как раз и является тем животворным связующим звеном, с исчезновением которого неизбежно наступает пространственно-временная хаотизация всей многомерной структуры клюевского мифопоэтического «избяного» космоса.
Исчезновение Матери-Солнца является глобальным экстремальным обстоятельством, знаменующим состояние непрозреваемости за «облачными заставами» божественной «радуги» и связующей её с земным миром гармонизирующей «вертикали» – живородящего «макового столба». В результате такой невосполнимой потери «избяной мир» Николая Клюева оказывается во всевластии мрачного адского оцепенения. Все люди, животные, растения и даже неодушевленные в обыденном понимании бытовые предметы словно «слепнут» от горя, теряя прежнюю способность осознавать себя необходимым звеном вселенского организма и оставаясь один на один с постигшей их бедой.
В это же время происходит деградация иконных образов. Метаморфозы икон – еще один значимый в клюевской поэзии трагедийный сигнал, поскольку с утратой чувства иконы как «величайшего церковного догмата», пиетета перед ней поэт связывает духовное обнищание и моральное разложение современного ему общества, приближающегося к Судному Дню.
Второй раздел главы содержит исследование поэтики вершинного произведения клюевского творчества – поэмы «Песнь о великой матери» (1930-1931), полный текст которой был обнаружен в московском архиве НКВД-КГБ лишь в 1991 году.
Это монументальное эпическое полотно, «грандиозное полифоническое художественное Предприятие»[7], состоящее из трех частей-«гнезд», включает в себя события тысячелетней истории России, которые ретроспективно изображены изнутри советского времени.
– Параши (простой девушки из поморской деревни, а впоследствии матери героя-повествователя, перевоплотившейся в Великую Мать-Богородицу) – и самого автора-сказителя, история рода которого ведется от языческих времен.
В рамках этой части работы исследуются также символика пророческих прозрений участников Собора святой Руси и адских метаморфоз земной жизни, тема «бегства» («отлёта» из «приземной клети») русских святых и функции лирических отступлений в поэме.
В поэме «Песнь о великой матери» границы сна и были, мифопоэтического сказания и действительности размыты или едва ощутимы, поскольку в поэтический радиус охвата попадают люди и звери, звёзды и планеты, моря и леса, – связанные между собой единым религиозно-жертвенным порывом и образующие единую вневременную и всепространственную Божью семью.
Герой-сказитель, который предстает в произведении всепричастным к божественному, человеческому и природно-тварному мирам, является, с одной стороны, богоизбранным хранителем всевозможных духовных и материальных богатств этих миров, а с другой, – оставшись «одиноким гадателем над кудесной книгой» национальной культуры, становится обличителем современной ему обезлюдевшей и озверевшей страны.
Масштабную картину духовной деградации народа усиливают апокалиптические пророческие констатации участников «пресветлого» Собора русских святых и исчезновение (или гибель) значимых в клюевской поэзии символов божественного присутствия – радуги (небесного сияния) и волшебных журавлей.
«отлетающих» из пределов Руси праведных душ становится мифопоэтическая «белая роща», многомерный образ которой заключает в себе и чудесный библейский город Иерусалим, описанный святым Иоанном Богословом, и подобие ветхозаветного Ковчега Ноя, и сказочную страну праведников Белую Индию, и, наконец, невидимый и неосязаемый для заурядного обывателя подводный Китеж-град, вдохновенным провидцем и провозвестником которого был Николай Клюев.
Наряду с эпически масштабными картинами глобальных потрясений и вселенских «движений» в «Песни о великой матери» присутствуют и редко встречающиеся в клюевской поэзии мягкость, простота и непосредственность по отношению к поэтическому адресату, воплощенные в пяти лирических отступлениях, которые по форме напоминают колыбельную песню.
В отличие от цикла «О чем шумят седые кедры», посвященного Анатолию Яр-Кравченко, поток душевных переживаний поэта в этих лирических отступлениях (которые также относятся к одному адресату) не замкнут в нем самом, а всецело и органически связан с объектом чувствований.
Первый раздел третьей главы, которая называется «Творческие связи Николая Клюева», посвящен исследованию личных и творческих отношений Клюева и поэта Сергея Есенина, образ которого в позднейших клюевских поэтических произведениях, воспоминаниях, письмах и снах возникает едва ли не чаще, чем образ матери.
Основная мысль этого раздела работы состоит в том, что Есенин как литературное явление возник не сам по себе, а смог состояться как поэт только благодаря клюевскому творческому «опекунству» (разумеется, обладая при этом собственным оригинальным поэтическим талантом, – тем, что впоследствии было названо им «моё основное»).
«Радуница» (1916) и философский трактат «Ключи Марии» (1918), имеют к поэтике Клюева, в которой златокудрый поэт отыскивал потаенные «ключи» к воротам Храма невидимого, самое прямое отношение. С. Есенину в силу разных причин так и не удалось овладеть многими из этих «ключей» к словесной тайнописи, поэтому ему пришлось «перевести» свою поэзию из религиозно-мистической плоскости в интимно-философский план.
Есенинское охлаждение, а затем и безвозвратный творческий «уход» от Клюева был во многом обусловлен личными амбициями поэта, его страстным желанием быть на вершине российского поэтического Олимпа (для чего, по мысли Есенина, необходимо было отказаться от воспевания крестьянской «одномерности»).
Пристальное внимание в этом разделе работы уделено литературной полемике Николая Клюева и Сергея Есенина 1917–1920-х годов – их «скрытому» диалогу, который также проясняет причины образного и стилистического неприятия Есениным произведений Клюева этих лет.
«Альтернативный» образ жизни Сергея Есенина-имажиниста и его в основном духовно мелкое окружение разлагающе подействовали на морально-психологические начало его личности, приведя поэта сначала к алкогольной зависимости, а затем и к петле. Основания, могущие поставить под сомнение официальную версию о самоубийстве Есенина, стали изыскиваться лишь в последнее десятилетие – на «волне» прочих громких «разоблачений». Но всё же самым веским аргументом в этом нашумевшем деле была и остается реакция на есенинскую смерть близко знавших поэта людей. Очевидно, что Николай Клюев, никогда не боявшийся говорить в своих произведениях о различных аспектах деградации русского народа, оказавшегося у роковой черты, не побоялся бы, хотя бы иносказательно, изложить иную правду о есенинской кончине, если бы у него были на то какие-либо основания. Однако этого не произошло ни в те трагические дни, ни спустя годы. «Посмертный друг» Сергей Есенин в клюевском творчестве 1920-х – 1930-х годов всегда – самоубийца-висельник.
Поминально-ритуальная поэма «Плач о Сергее Есенине» – крупнейшее клюевское произведение о «песенном брате».
«Плача...», посвящена значительная часть раздела.
За общепонятным поминальным («плакальным») началом поэмы (что составляет её поверхностный смысл) скрывается глубинный замысел, её основная художественно-философская доминанта, – путем теснейшего переплетения и взаимпроникновения клюевской и есенинской поэзии осуществить встречу «близнечных» душ двух поэтов в пространстве Слова, которые затем, после «воспарения» из земных пределов, должны будут «раствориться» во вневременном Бытии.
«Плач о Сергее Есенине» стал рубежным произведением Н. А. Клюева, ознаменовавшим начало его «ухода» из «официальной» литературы и наступление завершающего творческого периода – времени предсмертных «песен».
В период наиболее тесного общения с Сергеем Есениным (1915-1917) Николай Клюев знакомится и завязывает отношения с рядом крупных российских литераторов. При этом всякий раз духовное общение этих писателей с Клюевым обогащало их новыми знаниями, продуцировало и углубляло творческие мысли.
Так, творческие встречи Н. А. Клюева с писателем-символистом Андреем Белым (Б. Н. Бугаевым), с которым певец избяной Руси познакомился в период своего сотрудничества с альманахом Р. Иванова (Разумника) «Скифы», послужили для Белого стимулом к рождению новых теоретический идей, реализовавшихся затем в его искусствоведческом трактате «Жезл Аарона (О слове в поэзии)» (1917). В нем Андрей Белый неоднократно обращается к клюевской поэзии, находя и обосновывая в ней и «мудрую змейность» поэтического слова, и необходимость слияния «слова мысли» и «лика звука» в единый образ, и гармонию ассонансов и, наконец, синтез «воздыханий» четырех сторон Света.
Несмотря на постепенное вытеснение поэта из «официальной» советской литературы, происходившее в 1920-е годы, и последовавшие затем репрессии, именно в этот период Николай Клюев переживает новый творческий взлет: создает крупные художественно-эпические полотна – поэмы-сказания о погибели Русской земли.
Идейным и стилистическим диссонансом этим произведениям является клюевский цикл-поэма «О чём шумят седые кедры» (1932), лирическим героем которого стал друг Н. А. Клюева Анатолий Яр-Кравченко, больше известный в последующие годы как художник-портретист.
Специфика отношений Николая Клюева и Анатолия Яр-Кравченко, а также поэтика цикла «О чём шумят седые кедры» являются предметами исследования второго раздела третьей главы –«Николай Клюев и Анатолий Яр-Кравченко».
Комплекс писем Клюева к Кравченко, дающий богатый материал для данного исследования, – «целый акрополь, где живут боги... дружбы»[8] – опубликован в 1997 году в сборнике ИМЛИ им. А. М. Горького «Николай Клюев. Исследования и материалы» (М.: «Наследие»).
духовного становления творческой личности и предостерегает от тех «подводных рифов», которые встречаются на этом пути. Особая тема комплекса посланий Николая Клюева – отношения мужчины и женщины, «тайны пола».
Начинающий художник был для Клюева не только «молодым новожёном», «тюльпаном» и «белокрылым Пайей» – своего рода животворным эликсиром молодости. В их интимно-творческом союзе, по мысли Клюева, должны были синтезироваться его «чаемые» идеи, начавшие поэтически реализовываться ещё в «Братских песнях» (1912), – идеи достижимости обратно-поступательного течения времени, воскрешения умерших «во плоти», всепространственной проницаемости, – а также его глубинная идея апокатастасиса – идея выведения мира во вневременное и бессмертное бытие и восстановления его в нетленной красоте.
Цикл-поэма «О чём шумят седые кедры» стал последним клюевским произведением, согретым божественным светом Любви и заряженным поэтическим оптимизмом.
Четвертая глава – «Противостояние тёмным силам» – представляет собой исследование клюевского творчества последнего периода его жизни (1928-1937) – периода официального неприятия, травли и изгнания поэта со страниц советских литературных изданий, времени создания его трагической сибирской эпистолярной эпопеи.
Глава открывается разделом «Демонические существа и их роль в творчестве Н. А. Клюева конца 1920-х – 1930-х годов».
– зооморфных и зооантропоморфных существах: причинах гиперболизации и инфернальной трансформации этих образов в творчестве Н. А. Клюева позднего периода.
Основным принципом клюевского мифопоэтического сказания в последние годы его творчества является дуалистическое противопоставление (бинарная оппозиция) «животворящее – убийственное», реализующееся в соответствующих «разнополюсных» персонажах.
Причем носителями выраженной инфернальности в 1920–1930-е годы становятся в клюевском творчестве не только «классические» «исчадия ада» – трясовицы, Чёрт, Змей и его дьявольские персонификации, – но и прежде относительно безобидные пантеистические существа, птицы и животные.
Особую «группу» клюевского демонария составляют демоны Железа – механицистические порождения города, попирающие «избяной мир».
Пакостно-разрушительные деяния различных зверо- и человекоподобных бесов и мутантов – их оборотнических трансформаций, «действующих» в «пределах» Русской земли, – в поздний период творчества Клюева затмевают и в конце концов вытесняют святую добродетель.
Второй раздел четвертой главы –«Творчество Н. А. Клюева периода колпашевско-томской ссылки» – посвящен событиям последних трех лет жизни поэта, ставшего по решению коллегии ОГПУ сибирским узником.
Поэтика стихотворного цикла «Разруха», созданного Клюевым приблизительно за год до своего ареста (2 февраля 1934 года), а также его сибирская эпистолярная «эпопея» – основные объекты исследования в этом разделе диссертационной работы.
И стихотворный цикл «Разруха», и письма Клюева из Колпашево и Томска объединены сквозной темой – темой фатального разуверения и смерти. На таком угнетенном эмоционально-психологическом фоне создавались поэтом и поэмы «Нарым» и «Кремль» (1934 – 1935), и философско-религиозный трактат «Очищение сердца» (1935), в котором Клюевым определяются пути обретения в себе нового Богоявления и перехода в Жизнь Вечную, – и последнее из известных нашему современнику произведений поэта – стихотворение «Есть две страны: одна – Больница...» (1937) – последнее клюевское «прости» и «прощай» «развенчанной» стране.
В заключение работы подводятся итоги диссертационного исследования творчества Н. А. Клюева и намечаются темы, разработка которых осталась за его пределами.
и увидеть иные горизонты его многоуровневой поэтической Вселенной.
Некоторые проблемы клюевского творчества, ставшие предметом исследования в настоящей диссертационной работе, освещены в следующих публикациях её автора:
• Поэма Н. А. Клюева «Плач о Сергее Есенине». Автор и его герой / Русская литература ХХ века: Образ, язык, мысль: Межвузовский сборник научных трудов. – М.: МПУ, 1995. – С. 78-86.
• Поэтика «Избяных песен» Николая Клюева / Перечитывая заново: Забытые страницы русской литературы ХХ века: Межвузовский сборник научных трудов. – М.: МПУ, 1996. – С. 59-67.
• Николай Клюев и его предсмертные песни 30-х годов ХХ века / Моск. пед. ун-т. – М., 1996. – 20 с. Рукопись деп. в ИНИОН РАН № 51239 от 04.03.1996.
г. Москва, ул. Радио, д. 10-а.
Работа выполнена на кафедре русской литературы ХХ века Московского педагогического университета.
Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор А. А. Журавлёва.
Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор В. А. Зайцев, кандидат филологических наук, доцент О. Е. Воронова.
Ученый секретарь диссертационного совета: кандидат филологический наук, доцент Т. А. Алпатова.
Публикуется по:
Савельев Д. А. Духовные искания Николая Клюева и его творческое наследие 1910 - 1930-х годов: Автореф. дис… канд. филол. наук / Московский педагогический университет. – М., 1999.
Примечания:
– СПб.: РХГИ, 1999. – С. 702.
2 Библиография работ, посвященных изучению жизни и творчества Н. Клюева, находится в рубрике «Библиография» («Клюевослов»).
3 О новых изданиях произведений Н. Клюева можно узнать в рубрике «Книжные новинки» («Клюевослов»).
4 Соответствия метрики, строфики и рифмовки ранних клюевских поэтических новелл стихотворениям Л. Трефолева, П. Якубовича и А. Блока установлены С. Субботиным. (См.: С. И. Субботин. Николай Клюев – читатель Л. Трефолева и П. Якубовича: Об истоках раннего клюевского творчества // Николай Клюев. Исследования и материалы. – М.: «Наследие», 1997. – С. 163-182).
5 Духовная потребность особого «вочеловечения» была в 1906–1917-х годах очень сильной. К этому времени относится увлечение известных поэтов-современников Клюева – Андрея Белого и Максимилиана Волошина – философией и деятельностью Рудольфа Штайнера, идеи которого созвучны исканиям русских профессиональных и «самостийных» философов начала ХХ века.
«Гагарья судьбина» (полностью текст “Гагарьей судьбины” опубликован в: Клюев Н. А. Словесное древо. Проза / Вступит. статья А. И. Михайлова; сост., подготовка текста и примеч. В. П. Гарнина. – СПб.: ООО «Издательство «Росток», 2003).
7 Семёнова Светлана. Поэт «поддонной» России (религиозно-философские мотивы творчества Николая Клюева) // Молодая гвардия. – 1998. – №3. – С. 245.
8 Кравченко Татьяна. Твой поэт Николай Клюев: Из семейного архива Анатолия Яр-Кравченко // Николай Клюев. Исследования и материалы. – М.: «Наследие», 1997. – С. 250.
–1930-х годов : Автореф. дис… канд. филол. наук / Московский педагогический университет. – М., 1999.