Заозерье
Памяти матери
Слово на литературном вечере перед чтением поэмы Заозерье (в Геологическом комитете)
Несколько быть может, неловких предварительных слов…
Сквозь бесформенные видения настоящего я ввожу вас в светлый чарующий мир Заозерья, где люди и твари проходят круг своего земного бытия под могущественным и благодатным наитием существа с — окуньим плеском в глазах — отца Алексея, каких видели и знали саровские леса, темные дубы Месопотамии и подземные храмы Сиама.
Если средиземные арфы звучат в тысячелетиях и песни маленькой занесенной снегом Норвегии на крыльях полярных чаек разносятся по всему миру, то почему должен умолкнуть навсегда берестяной Сирин Скифии?
Правда, существует утверждение, что русский Сирин насмерть простужен от железного сквозняка, который вот уже третье столетие дует из пресловутого окна, прорубленного в Европу.
Да…Но наряду с этим существует утверждение в нас, русских художниках, что только под смуглым солнцем Сиама и Месопотамии и исцелится его словесное сердце.
1 октября 1927
Отец Алексей из Заозерья —
Берестяный светлый поп,
Бородка — прожелть тетерья,
Волосы — житный сноп.
Весь он в росе кукушей
С окуньим плеском в глазах,
За пазухой бабьи души,
Ребячий лоскутный страх.
Дудя коровьи молебны
В зеленый Егорьев день,
Он в воз молочный и хлебный
Свивает сны деревень.
Мчится в киноварь, в звон и жуть,
Чтобы к стаду волкам и рысям
Замела метелица путь,
Чтоб у баб рождались ребята
Пузатей и крепче реп,
И на грудах ржаного злата
Трепака отплясывал цеп.
Алексею ружит деревня,
Как Велесу при Гостомысле
Вон девка несет, не креня,
Два озера на коромысле.
На речке в венце сусальном
Купальница Аграфёна,
В лесах зарит огнепально
Дождевого Ильи икона.
Федосья — колосовница
С Медостом — богом овечьим,
Велят двуперстьем креститься
Детенышам человечьим.
Зато у ребят волосья
Желтее зимнего льна…
Дозорит хлеба она.
Фролу да Лавру работа —
Пасти табун во лесях,
Оттого мужичьи ворота
В смоляных рогатых крестах.
* * *
Хорошо зимой в Заозерье:
Заутренний тонок звон,
Как будто лебяжьи перья
Падают на амвон.
А поп в пестрядиной ризе,
С берестяной бородой,
Плавает в дымке сизой,
Как сиг, как окунь речной.
Церквушка же в заячьей шубе
В сердцах на Никона-кобеля,
От него в заруделом срубе
Завелась скрипучая тля!
От него мужики в фуражках.
У парней враскидку часы!
Только сладко в блинах да алажках,
Как в снопах, тонуть по усы.
—
Крутозады, титьки как пни.
Все Мемелфы, Груни, Лукерьи
По веретнам считают дни.
У баб чистота по лавкам,
В печи судачат горшки, —
Синеглазым Сенькам да Савкам
Спозаранка готовь куски.
У Сеньки кони — салазки,
Метель подвязала хвост…
Но вот с батожком и в ряске
Колядный приходит пост.
Отец Алексей в притворе
Стукает об пол лбом,
Чтоб житные сивые зори
Покумились с мирским гумном,
Чтоб водились сиги в поречье,
Был добычен прилет гусей.
На лесного попа, на свечи
Смотрит Бог, озер голубей.
Рожество — звезда золотая,
Воробьиный ребячий гам,
Закликают на Русь Сиам.
Рожество — калач златолобый,
После святки — вьюг помело,
Вышивают платки зазнобы,
На морозное глядя стекло.
В Заозерье свадьбы на диво,
За невестой песен суслон,
Вплетают в конские гривы
Ирбитский, суздальский звон.
На дрУжках горят рубахи
От крепких девичьих губ.
Молодым шептухи да свахи
Стелют в горнице волчий тулуп.
И слушают избы и звезды
Первый звериный храп,
У елей, как сев в борОзды,
Сыплется иней с лап.
Отцу Алексею руга
За честнОй и строгий венец…
У зимы ослабла подпруга,
Ледяной взопрел жеребец.
За нею блинный обоз!..
В лесную зыбель и сечу
Повернул пургача мороз.
* * *
Великие дни в деревне —
По мертвой снежной царевне
Церквушка правит канон.
Лиловые павечерья,
И, как весточка об ином,
Березовым ветерком.
Христос воскресе из мертвых,
Смертию смерть поправ!..
И у елей в лапах простертых
В зеленчатом сарафане
Слушает звон сосна.
Скоро в лужицу на поляне
Обмокнет лапоток весна.
И как прежде в тысячах дней,
Задудит отец Алексей.
1926