Воспоминания
Бывшее Купеческое собрание (что у Пяти углов) с начала 1920-х годов стало Клубом совторгслужащих, а фактически – ленинградской интеллигенции – с прекрасной библиотекой и отличным лекционным залом, в котором каждую субботу выступали «живые» ленинградские писатели с чтением своих еще не опубликованных произведений – стихов и прозы.
Периодически Северную Пальмиру, я слушал в этом клубе молодого серапионовца Каверина, поэта Всеволода Рождественского, уникального поэта-переводчика с русского на немецкий Василия Васильевича Гельмерсена (а точнее – Хьельмерсена): кто знает сейчас это имя хотя бы понаслышке?.. Да, «дела давно минувших дней», а «мы – ленивы и нелюбопытны»...
Там же посчастливилось услышать и «Плач о Сергее Есенине» Николая Алексеевича Клюева.
Смерть Сергея Есенина была еще слишком жива в памяти у всех летом (или ранней осенью) 1926 года, и сравнительно небольшой зал был переполнен сверх всяких мыслимых пределов: в подлинном смысле – яблоку негде упасть.
Клюев появился на эстраде в своей обычной одежде – поддёвке, из-под которой виднелась косоворотка, и сапогах, стриженный в кружок (пиджака с галстухом, сколько помнится, он никогда не носил) – ни дать ни взять, «мужичок-полевичок» древнерусских сказок...
Выйдя на авансцену, он положил аудитории земной поклон и с некоторой дрожью в голосе огласил:
Плач о Сергее Есенине.
Когда потом стихи появились отдельным изданием с предисловием критика-марксиста Павла Николаевича Медведева (откуда они сейчас и заимствованы), не один я, но многие тщетно искали в них хотя бы отдаленнейших признаков тех неотразимых чар, которые столь впечатляли в авторском исполнении. Клюев был превосходный, редкостный чтец, а кому не ведомы чары авторского чтения?
эмоция, взволнованность – глубокая, искренняя, непритворная...
Лирические миниатюры мозаически слагались в цельное повествование со своеобразно преломленным сюжетом, достигавшим кульминации в нагнетании зловещих птиц с Удавницей во главе:
Ты одень на шеюшку
Золотую денежку!..
Нагнетание разрешалось «успокоением»:
Белый ромашковый цвет...
Как всегда, находясь во власти пресловутого Аристотелева «катарсиса», человек теряет ощущение времени, – так случилось и тогда: слушатели очнулись, когда поэт, окончив чтение, вновь опустился перед аудиторией в земном поклоне, после чего поспешно покинул сцену...
– словно усыпан снегом – в белых платках. Коснулся собственных щек: они, как и у всех, мокры от слез...
Выступление Клюева было воспринято и пережито аудиторией как росстани, тризна, поминки, своеобразная литературная панихида...
1973