Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "О"

1. * * * ("Запах инбиря и мяты... ")

Входимость: 1. Размер: 1кб.

Часть текста: * * * ("Запах инбиря и мяты... ") Запах инбиря и мяты... Запах инбиря и мяты От парня с зелеными глазами: Какие Припяти и Ефраты Протекают в жилах кровями? Не закат ли пустыни в мочках, Леопарды у водопоя? В осиновых терпких почках Есть оцет халдейского зноя. Есть в плотничьих звонких артелях Отгулы арабской стоянки, Зареет в лапландских мятелях Коралловый пляс негритянки. Кораллы на ладожской юфти — К словесному знать половодью… В церквушке узорчатый муфтий Рыдает над ветхой триодью. — То встреча в родимых бороздах Зерна с земляными сосцами. У парня в глазницах, как в звездах, Ночное, зеленое пламя. Как будто в бамбуковых дебрях За маткой крадутся тигрята, И желчью прозябли на вербах Инбирь и чилийская мята.

2. Шурлякова О. В.: Николай Клюев в его отношении к проблеме "искусство и этика"

Входимость: 1. Размер: 14кб.

Часть текста: остаться художником. Он ведает, что творит, поэтому – виновен. По словам М. Цветаевой: «Ева в раю яблока не ела, ел Адам. Не ела – не знает, ел – знает, а знает – отвечает. И поскольку художник – человек, а не чудище, одушевленный костяк, а не коралловый куст,– он за дело своих рук в ответе» [1]. Существует еще одна проблема – проблема творчества: художник не воспроизводит, не интерпретирует, не комбинирует уже созданное, а создает новое – подобно Творцу. Легко представить, насколько больной должна была быть для религиозного сознания Клюева проблема совмещения эстетического и этического начал, трудная для любого совестливого, не утратившего чувства греха художника. Об этом можно судить хотя бы по страстности его хулы в адрес искусства: Прокаженны Стих, Газета, Лики Струн и Кисть с Резцом...(160) [*]. [Здесь и далее стихотворения Н. Клюева цитируются по изданию: Клюев Н. Стихотворения. Поэмы. М., 1991. В тексте в скобках указывается номер страницы.] «Газета» – понятно. Но «Стих», а тем более «Лики Струн» и...

3. Судаков Г. В.: Звук и слово в поэзии Клюева

Входимость: 1. Размер: 23кб.

Часть текста: приводятся по кн.: Клюев Николай. Сердце Единорога. СПб., 1999). Поэтическое мировоззрение Клюева – это мировоззрение человека, исповедующего философию православия в её дониконовском варианте («Кто за что, а я за двоеперстие...» – утверждает он в начальных строках стихотворения 1928 года), но в его художественной системе гармонично сосуществуют старая православная традиция и славянский, полуязыческий взгляд на мир. Приведём в связи с этим фрагмент из «Избяных песен», написанных поэтом в 1914-1915 годах в память о матери. Этот текст отличается вниманием к похоронному обряду, к народным приметам, к славянской мифологии. Не случайно уже во второй строке появляются журавли: «Четыре вдовицы к усопшей пришли... / Крича, бороздили лазурь журавли...». Журавль – символ печали, этот фольклорный образ давно перешёл в литературно-письменную традицию. Четыре вдовы совершают предпохоронный обряд: «На одр положили родитель мою». В связи с этим в окружающей природе чувство печали нарастает и переходит в скорбь: «Как ель под пилою, вздохнула изба, / В углу зашепталася теней гурьба, / В хлевушке замукал сохатый телок, / И вздулся, как парус, на грядке платок... (здесь парус – образ ухода, прощания. – Г. С. ) / Дохнуло молчанье... Одни журавли, / Как витязь победу, трубили вдали...». Журавли уносят душу матери к райским берегам: «Мы матери душу несём за моря, / Где солнцеву зыбку качает заря, / Где в красном покое дубовы столы / ...

4. Вялова-Васильева Е.: Таким я его знала

Входимость: 3. Размер: 3кб.

Часть текста: я живу-могу. На осиновом полене сплю. – Как так? – удивился Павел. – Да вот так, на осиновом полене, – Клюев куда-то спешил, и потому разговор наш длился не более пяти минут. Дома Павел сказал мне: – Николаю Алексеевичу надо помочь, послать ему хотя бы подушку. Я отобрала несколько простыней, подушку, байковое одеяло, завязала в узел и через знакомых мы передали всё это Клюеву. Прошло какое-то время. – Хочешь зайдем к Клюеву? – спросил меня как-то Павел.– Это в Гранатном переулке, здесь рядом. Я согласилась, и через несколько минут мы уже спускались по ступенькам к клюевской квартире – он жил в полуподвале. Самого хозяина дома не было. Дверь нам открыл по-деревенски постриженный мальчик в русской рубашке. Мы вошли в крохотную прихожую. С левой стороны – плитка, справа – вешалка, под вешалкой валялся Цилиндр. Павел сказал, что это – цилиндр Есенина. Лежит он здесь давно. Клюев бросил его под вешалку в знак протеста против всех проявлений цивилизации. Прошли в комнату. Обстановка ее меня поразила. В углу было невероятное количество икон. Возле иконостаса – лампада, с опущенной в нее электрической лампочкой. Вдоль стен стояли резные скамьи, на вид им было лет по триста. Рядом – небольшой столик, на нем – огромных размеров книги. – Рукописные библии, – объяснил Павел. Над столом висел сшитый из лоскутов ковер. Горка с посудой чуть ли не екатерининских времен. Я заглянула в примыкавшую к этой комнате спаленку. Снова была поражена обилием икон. Но, пожалуй, не меньшее впечатление произвела на меня кровать. Почти до потолка громоздились на ней подушки, полдюжины – не меньше. Я рассмеялась, вспомнив «осиновое», на которое жаловался Клюев. <…> Примечания: Вялова-Васильева Елена Александровна (1909-1990) – вдова поэта. В 1932 г. работала в изд-ве «Советская литература» секретарем общего отдела, в том же году стала...

5. Поддонный псалом

Входимость: 1. Размер: 6кб.

Часть текста: живет в буквах библий! О душа моя — чудище поддонное, Стоглавое, многохвостое, тысячепудовое, Прозри и виждь: свет брезжит! Раскрылась лилия, что шире неба, И колесница Зари Прощения Гремит по камням небесным! О ясли рождества моего. Теплая зыбка младенчества, Ясная келья отрочества, Дуб, юность мою осеняющий, Дом крепкий, пространный и убранный, Училище красоты простой И слова воздушного, — Как табун белых коней в тумане, О родина моя земная, Русь буреприимная! Ты прими поклон мой вечный, родимая, Свечу мою, бисер слов любви неподкупной, Как гора необхватной, Свежительной и мягкой, Как хвойные омуты кедрового моря! Вижу тебя не женой, одетой в солнце, Не схимницей, возлюбившей гроб и шорохи часов безмолвия. Но бабой-хозяйкой, домовитой и яснозубой С бедрами, как суслон овсяный, С льняным ароматом от одежды… Тебе только тридцать три года — Возраст Христов лебединый, Возраст чайки озерной, Век березы, полной ярого, сладкого сока!.. Твоя изба рудожелта, Крепко срублена, смольностенна, С духом семги и меда от печи, С балагуром-котом на лежанке И с парчевою сказкой за пряжей. Двор твой светл и скотинушкой тучек, Как холстами укладка невесты; У коров сытно-мерная жвачка, Липки, сахарно-белы удои, Шерсть в черед с роговицей линяет, А в глазах человеческий разум; Тишиною вспоенные овцы Шелковистее ветра лесного; Сыты кони овсяной молитвой И подкованы веры железом; Ель Покоя жилье осеняет, А в ветвях ее Сирин гнездится; Учит тайнам глубинным хозяйку, — Как взмесить нежных красок опару; Дрожжи звуков всевышних не сквасить, Чтобы выпечь животные хлебы, Пищу жизни, вселенское брашно… Побывал я под чудною елью И отведал животного хлеба, Видел горницу с полкой божничной, Где лежат два ключа золотые: Первый ключ от Могущества Двери, А другой — от Ворот Воскрешенья… Боже, сколько алчущих...