Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "Ц"

1. Устинов Г.: Мои воспоминания о Сергее Есенине

Входимость: 1. Размер: 6кб.

Часть текста: но Клюев воспротивился так, что даже буйный Есенин не настаивал. А когда Клюев вышел умываться, Есенин погасил лампадку, сказав Эрлиху: – Ты ему не верь, он всё притворяется! Посмотри, вот он не заметит, что лампадка погашена. И действительно Клюев не заметил. Это очень веселило Есенина. Клюев оделся, и они втроем пришли в «Англетер» в комнату Есенина [1]. Есенин опохмелился, но пьян не был. Он читал Клюеву свои новые стихи. Клюев слушал, сложив руки на животе, посматривая на Есенина из-под мохнатых мужицких бровей. – Ну, как, Николай? – Хорошие стихи, Сережа, очень хорошие стихи! Вот если бы все эти стихи собрать в одну книжечку да издать с золотым обрезом, она была бы настольной книжечкой у всех нежных барышень... Есенин долго сидел молча, мрачно насупившись. – Удивительное дело, – сказал он, наконец, хрипло, – я знаю тебя давно, Николай, знаю многие твои черты, которые как-то выродились, сгладились, а вот эта твоя черта... подлость [2]... А через некоторое время он прибежал в мою комнату и уже весело сказал: – А я, понимаешь, выгнал Клюева. Ну его к черту! Но это было неверно. Есенин расстался с ...

2. Дементьев В. В.: Олонецкий ведун - Н. Клюев

Входимость: 1. Размер: 85кб.

Часть текста: существу, а все только «по поводу», однако, на мой взгляд, именно брюсовская оценка Клюева выдержала испытание временем. К 1911 году сближение Клюева с русским символизмом достигло высшей точки. Об этом сближении свидетельствует и Сергей Есенин, который многим позднее грубовато, но верно заметил, что Клюев, пришибленный блоковским «голландским» романтизмом, так и не сумел его преодолеть. Другой признанный мэтр русского символизма, Валерий Брюсов взялся написать вступительную статью к стихам малоизвестного крестьянского поэта, поскольку он уловил в этих стихах главное: внутреннюю творческую свободу, непреднамеренность, как сейчас бы мы сказали,– спонтанность его стихов. Брюсов нашел превосходную метафору творчества Клюева. Можно посчитать чудом инженерной и архитектурной мысли западноевропейские парки, и в первую очередь Версальский, писал он, но «прекрасен и дикий лес, разросшийся как попало, по полянам, по склонам, по оврагам. Ничего в нем не предусмотрено, не предрешено заранее, на каждом шагу неожиданности – то причудливый пень, то давно повалившийся, обросший мхом ствол, то случайная луговина,– но в нем есть сила и прелесть свободной жизни... Поэзия Н. Клюева похожа на этот дикий, свободный лес, не знающий никаких «планов», никаких «правил» [Брюсов В. Предисловие. – В кн. Клюев Н. Сосен перезвон. М. 1912]. Далее, размышляя о взаимоотношениях поэта с читающей публикой, Брюсов подчеркнул, что поэзию Клюева «нужно принимать в ее целом такой, какова она есть, какой создалась она в душе поэта столь же непроизвольно, как слагаются формы облаков под бурным ветром поднебесья»[Там же.]. Правда, далеко не всегда читатели и особенно критики следовали этому совету. Но даже в самые тяжелые для поэзии Клюева времена признавалась его...

3. Пономарева Т. А.: Проза Николая Клюева 20-х годов. Глава вторая. Автобиографическая проза и сны Клюева. Страница 2

Входимость: 1. Размер: 42кб.

Часть текста: проза и сны Клюева. Страница 2 Внешний и внутренний сюжет «Гагарьей судьбины» обусловлен поисками веры и испытаниями героя. В эпическом повествовании выделяются три этапа в его судьбе. Первый – это рассказ героя о раннем приобщении к вере и его стремление следовать жизни праведника, святого: уход из мира, Соловки, «вериги девятифунтовые», «четыреста земных поклонов» по вечерам, преклонение народа перед отшельником («Люди приходили ко мне, пахло от них миром мирским, нудой житейской... Кланялись мне в ноги, руки целовали»), приручение животных и птиц («Лебеди дикие под самое оконце подплывали, из рук хлебные корочки брали: лисица повадилась под оконце бегать, кажную зарю разбудит»), осознание мирской жизни как «плена черного», попытка утешения мирян не проповедями, а природным постижением Бога: «Каждому давал по сосновой шишке в память о лебединой Соловецкой земле». Признаки житийного жанра сочетаются с автобиографичностью, личностными оценками людей и событий, взглядом из будущего в прошлое, в «тогда», когда герой не осознавал ни себя, ни своего предназначения. Второй этап повествования и судьбы автора – отпадение от соловецкой веры, точнее искушение другим исповеданием: «Пришел ко мне старец с Афона в сединах и ризах преподобнических, стал укором укорять меня, что не на правом я пути, что мне нужно в Христа облечься, Христовым хлебом стать и самому Христом быть».[23] Так возникает мотив другого «хлеба» и иного Христа – человека. Противостояние хлыстовства соловецкой вере, бывшей символом истинного...

4. Захаров А. Н.: Контуры поэтического мира Николая Клюева

Входимость: 1. Размер: 35кб.

Часть текста: образного мира поэта лежат в его знании жизни, быта, фольклора русского и многих иных народов, канонической и апокрифической христианской мифологии (в том числе хлыстовства и скопчества), других традиционно-религиозных и языческих верований. Библия, Евангелия, Псалтирь, Коран, «Огненный Талмуд», «Мужицкие Веды», «Голубиная книга» и другие источники питали поэзию Клюева. «Эгоцентризм – и соборность, ласковость – и суровость, крепость веры – и повышенный эротизм, доходящий до вакхического экстаза, песнотворчество и иконное искусство – и отвержение всего внешнего и мирского; наконец, православие – и хлыстовство с некой склонностью к демонизму; русский исконный и крепкого настою национализм – и склонность к всемирному общению и братству народов,– вот тот пестрый, противоречивый мир идей и бытовых навыков и обыков, образов и догм, сексуальных устремлений (и уклонений) и аскетизма,– мир, в котором вырос и воспитался юный Клюев» [1]. В художественном мире Клюева присутствует «сонм богов»: Саваоф, Будда и Магомет, «Зороастр, Христос и Брама», Перун, Велес, «Макоша Морок» и другие древнеславянские идолы; «Авось и Низги – наши боги / С отмычкой, с кривым ножом» («Багряного Льва предтечи...»), «Бог предзимний, пушистый Ай-Кюмерки» («Октябрьские рассветки и сумерки...»), «Сын Бездны семирогий» («Громовые, владычные шаги...») и др., вплоть до «Красного Бога» («Из "Красной газеты"»). Верховным божеством, творцом Вселенной в стихах поэта является «мировой Отец», «Сребробородый,...

5. Песнь о Великой Матери

Входимость: 2. Размер: 51кб.

Часть текста: сбитень и марево мхов, И матка сорочья — сорока сорок Крылом раздувала заклятый грудок. То плящий костер из глазастых перстней С бурмитским зерном, чтоб жилось веселей, Чтоб в нижнем селе пахло сытой мучной, А в горней светелке проталой вербой, Сурмленым письмом на листах Цветника, Где тень от ресниц, как душа, глубока! Ах звезды Поморья, двенадцатый век Вас черпал иконой обильнее рек. Полнеба глядится в речное окно, Но только в иконе лазурное дно. Хоромных святынь, как на отмели гаг, Чуланных, овинных, что брезжат впотьмах, Скоромных и постных, на сон, на улов, Сверчку за лежанку, в сундук от жуков, На сшив парусов, на постройку ладьи, На выбор мирской старшины и судьи — На все откликалась блаженная злать. Сажали судью, как бобриху на гать, И отроком Митей (вдомек ли уму?) — Заклания — образ — вручался ему. Потом старики, чтобы суд был легок, Несли старшине жемчугов кузовок, От рыбных же весей пекли косовик, С молоками шаньги, а девичий лик Морошковой брагой в черпугах резных Честил поморян и бояр волостных. Ах, звезды Помория, сладостно вас Ловить по излучинам дружеских глаз Мережею губ, языка гарпуном, И вдруг разрыдаться с любимым вдвоем! Ах, лебедь небесный, лазоревый крин, В Архангельских дебрях у синих долин! Бревенчатый сон предстает наяву: Я вижу над кедрами храма главу, Она разузорена в лемех и слань, Цветет в сутемёнки, пылает в зарань, — С товарищи мастер Аким Зяблецов Воздвигли акафист из рудых столпов, И тепля ущербы — Христова рука Крестом увенчала труды мужика. Три тысячи сосен —...