Поиск по творчеству и критике
Cлова начинающиеся на букву "L"
Список лучших слов
Несколько случайно найденных страниц
Входимость: 1. Размер: 101кб.
Часть текста: миром не разгадан…» Современники о Николае Клюеве Сейчас, как и сто лет назад, Николай Клюев вновь ошеломляет своим «явлением», и XXI век словно стремится исправить ошибки века XX, искупить вину перед умученным праведником Слова. Его всё чаще называют классиком, его поэмы – гениальными созданиями, не имеющими аналогов в мировой литературе... Однако ни слуха, ни понимания за истекшие сто лет у нас не прибавилось. Мы становимся всё более «ленивы и нелюбопытны», к тому же глаза наши сильно утомлены... А для восприятия целостного и многосмысленного клюевского текста, в котором непомерная стихийность обуздана ритуальностью и строгой знаковостью орнамента, необходимо особое зрение. Иное зрение, которым не обладали, в подавляющем большинстве своем, и современники Клюева: Меня хоронят, хоронят Построчная тля, жуки. Навозные проворонят Ледоход словесной реки! «Проворонить» художественные открытия Клюева сейчас гораздо легче, чем сто лет назад, потому что мы ещё более отдалились от христианского понимания Слова, потому что крестьянская культура давно стала «оборванной нитью», да и общая словесная культура всё чаще заставляет с грустью вспоминать строки из клюевской «Погорельщины»: Мы на четвереньках, Нам мычать да тренькать В мутное окно! Поэтому очень важно попытаться понять: что так претило современникам в Клюеве и чем он их притягивал? Почему его то возвышали до небес, то смешивали с грязью? «Кому-то он был лукавым мистификатором, кому-то – учителем, Давидом хлыстовского корабля, Ангелом, Микулой, духовным братом» (Солнцева Н. Китежский павлин. М., 1992, с. 7). Кому-то – стилизатором в поэзии и в жизни, «ряженым мужичком» с проблесками истинного таланта. Кому-то – великим национальным поэтом... В наше время давние представления о Клюеве...
Входимость: 1. Размер: 10кб.
Часть текста: иностранные. И сквозь весь этот маскарад – не маскарад, а скорее, отгораживание себя от жизни исторической улицы – искоса приглядывался, осуждающе и проклинающе, с печалованием и приплачкой бабьей: – Отлетает Русь, отлетает[7]... – Наша собачка у ворот отлаяла, Замело пургою башмачок Светланы, А давно ли нянюшка ворожила-баяла Поварёнкой вычерпать поморья-океаны, А давно ли Россия избою куталась, – В подготовнике бисеры, шелка багдадские, Кичкой кичилась, тулупом тулупилась, Слушая акафисты да бунчуки казацкие?.. ... У матерой матери Мамёлфы Тимофеевны Сказка-печень вспорота и сосцы откушены. Люди обезлюдены, звери обеззверены... ... За оконцем Настенька в пяльцы душу впялила – Вышить небывалое кровью да огнем... Наша корноухая у ворот отлаяла На гаданье нянино с вещим башмачком [8]. Не только кощунство, но к сама культура, созданная «бездушным книжным мелевом», [9] приводит к самоубийству духа: «От оклеветанных Голгоф – тропа к иудьным осинам» [10]... – Отлетает Русь, ох, отлетает... [11] – Николай Алексеич! Но ведь было не только то, что не на потребу, не только чуждое и неорганическое: было и другое, многое:...
Входимость: 1. Размер: 15кб.
Часть текста: и оценил его мужицкую сметку, играя в небесные пути. Раздирая по-птичьему рот, он божественно вздыхал. Повторяет: «Так вы не Рерих?» В эту квартиру за Клюевым придет в нескладном «спиджаке» ковылёвый С. Есенин [9] и будет ласково читать о «серебряных лапоточках» [10], а потом имажинистом также ласково будет ругаться. На звонок: «Слушаю, кто говорит?» выхолощенный без запоя голос – «Измайлов» [11]. Трудно сказать, кто из нас больше стеснялся: я до потери памяти, где что находится, а гость – до страха молчания. Не прерываясь говорит Измайлов, его голос вытрескивал семинарскую ладью заученных акафистов и канонов: [12] ему посчастливилось, на Сенной [13] он нашел картину, размером в стену, ничего не разобрать, а промыл – показался запечатленный берег моря, художник Дыдышко [14] смытые места реставрирует; и еще – он достал аппарат, регистрирует голос, диск ставит в граммофон, очень хорошо слышно. Он хотел бы показать мне картину – запечатленное море – и зарегистрирует мой голос. Он перебрался со Смоленского кладбища [15] на Офицерскую [16], он надеется, буду у него. – Все знаменитости зарегистрированы, не хватает – вас, – и как у Аверченко в «Сатириконе» [17], смертельная улыбка оскалилась. И во мне говорилось: «Со Смоленского кладбище!» Конечно, я приду на Офицерскую посмотреть промытое море и прочту для граммофона свой сон – меня везут на кладбище в Алексадрово-Невскую лавру. Торопясь, он продолжал говорить. О ту пору два молодых имени: Клюев и Есенин – на каком-то собрании он их видел, хотел бы поближе познакомиться. Чего проще, подумал я, они бродят по «мережковским» [18] закрепить свое литературное имя, но ведь какая же корысть – Мережковский, Блок, Иванов-Разумник. Ведь появление Клюева в Петербурге – я заключаю из его божественных патриотических признаний...